Прошло немногим больше месяца, как герцог Гандии появился в Риме, в первый раз ощутив на собственной шкуре тяготы путешествия инкогнито; когда нет защиты ни именем, ни титулом, а есть только надежда на золотые дукаты в кошельке. Одинокий путник - лакомая добыча для грабителей всех мастей, но хранили тогда Хуана отцовская любовь и благословение понтифика.
Обратный же путь предполагался более комфортным: не было уже нужны таиться от Его католического величества, в возможных стычкам пришлось бы обнажать оружие не самому папскому сыну, а прикрывающим его бока и спину воинам.
Охрана или стража? Родриго Борджиа был непреклонен, выделив в дорогу семь вооруженных мужчин. О двух из них, ехавших в авангарде, Хуан слышал, что каждый из них в бою стоил троих.

Стража или охрана? Прощание с семьей было прохладным. Его святейшество не простил мятежного сына, и только в последний миг прощания сменил гнев на милость и протянул для поцелуя перстень, а не туфлю. Ваноцца деи Каттанеи - виновница всех их бед - и вовсе ограничилась короткой запиской с пожеланием хорошего пути. Чезаре "сопровождал" Карла VIII, а Джоффре, слишком погруженный в собственные проблемы, похоже, и вовсе не заметил отъезда брата. Куда более теплым было прощание с невесткой, но Джованни был готов поменять бесконечную череду родственников на краткий миг свидания с сестрой.

Защита или надзор? Вряд ли предусмотрительный отец посвятил хоть кого-то в постыдную по его мнению тайну. Узнать это можно было только одним способом.
- Заедем в Санта-Мария-ин-Портико. Мне вчера не удалось попрощаться с герцогиней Пезаро, я хочу это сделать немедленно!
Он говорил с уверенностью, которую на самом деле не чувствовал. Но для себя уже решил, что даже если все семеро встанут на его пути, он все равно сделает все, чтобы проститься с Лукрецией. Не поднимут же эти людишки руку на любимого сына понтифика?

Если кто-то из охранников и решил, что это блажь, то ничем этого не показал, и только стоявший во главе этого маленького войска Стефано Вьери со вздохом ответил:
- Как скажете, Ваша светлость. Только прошу вас, ненадолго. На дорогах еще неспокойно, ехать будем, пока светло. Нам бы не тратить много времени...

Чем ближе был дворец, тем нетерпеливее становился Джованни. Он запоздало вспомнил о зяте, но, махнув рукой, решил, что уж от герцога Пезаро он как-нибудь избавится. Сейчас главное для него - Лукреция.

Подпись автора

В падении нравов не имел себе равных
Только десять заповедей, а какой репертуар грехов!

Комната, в которую проводили Джованни, была сорок пять шагов длинной и двадцать - шириной. Именно столько насчитал герцог Гандии - спокойно сидеть в кресле он не мог, и готов был поклясться, что в каменном полу им уже протоптана дорожка. Как не торопилась Лукреция, для ее брата время тянулось густым, горьковатым от ожидания медом.

И даже когда сестра пришла, каждая проволочка казалась часом.
- Пусть следят, что они нам уже сделают? - он прижал к себе горячее податливое тело. - Твоего мужа я не боюсь, а Его святейшество... Когда он обо всем узнает, я буду далеко. А ты... разве ты могла выгнать меня на глазах у всей челяди? - второпях, он запутался в шнуровке платья. - Я приехал с тобой проститься, а не слушать о благоразумии. Иди же ко мне, - прошептал в самое ухо, - какая нам разница, что будет потом? Иди ко мне...

Подпись автора

В падении нравов не имел себе равных
Только десять заповедей, а какой репертуар грехов!

- Ну и пусть заходят, могу же я обнять свою единственную сестру.
Джованни упрямо, словно не слыша возражений, продолжал терзать многострадальную шнуровку. Женское "да" часто звучит, как "нет"; Лукреция не слишком-то старательно уворачивалась от поцелуев, отталкивая на словах, прижималась, и он чувствовал, как горит даже через ткань платья ее тело.

Но не столько поняв, сколько почувствовав ее напряжение, Хуан остановился и даже сам поправил расхристанное им же платье.
- Сладкая моя, разве тебе Его святейшество не сказал? Я уезжаю в Испанию, - он криво усмехнулся. - Отец лучше знает, что лучше для семьи. Возможно, тебя он и простил, раз позвал... - он помедлил. - Для Борджиа нет слова "невозможно". Вчера ты была в Сант-Анджело, но о том мне не обмолвились ни словом. Любая наша встреча теперь под запретом. Черт побери! - серебряный кувшин полетел в стену. - Неужели ты хочешь провести отведенное время в разговорах? Плевать, заметит что или нет твоя служанка, я хочу увезти с собой свои воспоминания.
Он злился: злился на мать за то, что она не побоялась гнева Борджиа, злился на понтифика за то, что он разлучает его с Лукрецией, злился на Лукрецию, что она не хочет или не может понять, насколько мало у них времени. Его трясло от ярости на весь мир, но растерянное лицо не хуже холодной воды остудило гнев. Он отошел к окну, прижался лбом сквозь задернутую занавеску к оконному стеклу:
- Возможно, мы несколько лет теперь не увидимся. Я не мог не приехать к тебе.

Подпись автора

В падении нравов не имел себе равных
Только десять заповедей, а какой репертуар грехов!

- Надежды нет, ты это понимаешь? - Джованни повернулся к сестре. - Мы можем принимать это или нет, но отец никогда не простит нам... - он почти кричал. - Ты моя сестра, черт бы побрал, что ты моя сестра!
Он схватил ее за плечи и встряхнул; злые слезы - отражение горя сестры - едва не брызнули из глаз.
- Прости, - скрывая собственную слабость, он прижал Лукрецию к себе, утешая и сам нуждаясь в утешении. - Все как-нибудь устроится.
Он совсем по-братски коснулся губами щеки - солоноватый вкус слез на губах - и с угрозой всему свету произнес:
- Не плачь, маленькая, я обязательно что-нибудь придумаю. Теперь ты моя, и никто мне в том не помешает, ни бог, ни дьявол, ни даже Его святейшество.

Подпись автора

В падении нравов не имел себе равных
Только десять заповедей, а какой репертуар грехов!

- Я приеду. Не знаю когда, но приеду, - он прижимал ее так крепко, что не ощущал преграду ни своей дорожной одежды, ни ее платья.
Даже в своем безрассудстве Джованни понимал - пора. Такой же хмурый, как это февральское утро, он сам отстранил от себя Лукрецию. Глубокий поцелуй, болезненный, до привкуса крови во рту.
- Ты можешь не лгать, если спросят, виделись ли мы, - криво усмехнулся. - Для всех мой визит - лишь визит любящего брата. И даже Его святейшество не сможет тебя ни в чем упрекнуть. Ты береги себя, сестренка.
Редко герцогу Гандии приходилось принимать более трудное решение, но он развернулся и размашистым - чтобы не передумать - шагом покинул комнату.

... В Испанию, будь оно все проклято, в Испанию...

Подпись автора

В падении нравов не имел себе равных
Только десять заповедей, а какой репертуар грехов!