Замок Святого ангела.
Отредактировано Александр VI (17-12-2014 01:37:25)
- Подпись автора
Яд и кинжал |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Яд и кинжал » Regnum terrenum. Si vis pacem, para bellum » Папа может, папа может все что угодно. 02.01.1495. Рим
Замок Святого ангела.
Отредактировано Александр VI (17-12-2014 01:37:25)
- Конечно, не встанет, - со двусмысленным смешком согласился Джованни. - Ему просто никто не даст между нами встать.
"Не думай, не думай, не думай!" - скрывая выражение лица, он наклонился к Лукреции, целомудренно поцеловал ее в щеку и только после того, как убедился, что дыхание вновь стало ровным, решился взглянуть на понтифика.
- Твой брак освящен церковью, но я не вижу, чтобы твой муж старался подарить мне племянника, а Его святейшеству внука. Герцог Пезаро - редкий гость в твоей спальне или причина в другом?
Хуан смотрел спокойно, будто не он сам в письмах убеждал сестру не торопиться.
- Переубеди нас, если это не так.
- Джованни, придержи язык, - оборвал понтифик любимого сына, впрочем, оборвал слишком мягко, чтобы это сошло хоть за какое-то проявление неудовольствия его вольными речами. – А ты, Лукреция, выслушай меня. Мы, Борджиа, не такие как все. То, что для всего мира считается единственно правильным и верным, для нас - нет. Брак, в том числе и твой брак, дочь – это всего лишь средство, оружие, инструмент достигнуть еще большей власти, еще большего могущества! В том числе и твой брак с герцогом Пезаро всего лишь инструмент, который, кстати говоря, уже принес свою пользу и стал не нужен! И я хочу, чтобы ты не забивала свою милую головку всякими глупостями, вроде той, что жена должна быть рядом с мужем, и никто не может их разлучить. Ты поняла? Я могу.
Рука Родриго Борджиа, гладящая белокурые волосы дочери, не остановилась ни на мгновение при этих жестоких словах. Видит Бог, он готов на все, ради своей девочки. На все, кроме одного – он никогда не отпустит ее от себя!
- А почему ты решил, что я не делю с ним постель, Джованни? - прошептала брату Лукреция, пользуясь тем, что он наклонился к ней, и... прикусила язычок.
Иллюзия, что она может что-то доказать или в чем-то убедить, была скоротечной. Отец явно дал ей понять, что уже все решил, и даже ее брат, который скоро уедет, поддержал его. Неужели за ее спиной уже все давно решено, и лишь она ни о чем даже не подозревает? "Я могу". Никто не сомневается в обширных возможностях понтифика, не гнушающегося разными выходами из неудобного положения. Ее надо освободить от ненужных уз, а с Джованни Сфорца можно не церемониться. А она не хочет быть причиной чьей-нибудь гибели! Надо предупредить его как можно скорее.
- Я все поняла, Ваше Святейшество, - Лукреция прильнула к отцовской груди и сжала руками виски, чтобы справиться с нахлынувшей от все мыслей головной болью. - Вы хотите, чтобы я осталась в Риме. Может быть, именно здесь живет тот, кого вы выбрали себе следующим зятем? Или, - она подняла глаза на брата, - он живет в Испании?
И все-таки хорошо быть любимым сыном! Джованни на минуту принял сконфуженный вид - был не прав, вспылил - но, покосившись на отца, расслабился; мужчины Борджиа выступали единым фронтом против захватчика Сфорца. И не важно, что не так давно сам Александр VI благословил этот брак, а герцог Гандии опрокинул не один кубок за здоровье молодых - миланец должен был понимать, что женился ни на ком-нибудь, а на дочери понтифика. Понимать и тихо радоваться этому где-нибудь там, подальше от супруги.
- Где живет твой будущий муж - ты услышишь от нашего отца, - с неожиданным даже для самого себя сочувствием произнес Хуан и обратился к Его святейшеству. - Мне кажется Лукреция все поняла. Она любящая и послушная дочь и не сделает ничего, что могло бы вас расстроить.
Сестра выглядела такой несчастной, что у Хуана что-то кольнуло в груди и, пожелав недавнему дружку гореть в аду - а дорогу туда ему с удовольствием покажут, он мягко шепнул Лукреции.
- Все делается только для твоего счастья, помни это.
- Именно так, Лукреция. Все – для твоего же счастья, - Родиго Борджиа, вздохнув, поднялся на ноги, напоследок еще раз поцеловав чистое чело дочери, прячущей от него глаза. Конечно, это понятно, девочка обижена, возможно, немного расстроена. Но это пройдет. Должно пройти. Мысль о том, что Лукреция может иметь свое представление о том, что есть счастье, не пришла в голову понтифику, равно как мысль о том, что дочь может попросту не подчиниться отцовской воле.
В самом деле, рассуждал Его Святейшество,стоит ли поднимать такой шум, и из за чего? Из-за такой малости, как муж!
- Джованни проводи меня, - обратился он к сыну. - Твоей сестре стоит немного побыть одной.
Лукреция молча подставила для поцелуя лоб отцу и щеку брату, кивнула им на прощанье и осталась одна.
- Где Франческа? - спросила она, разглядывая заполняющий комнату цветник дам. - Я отпустила ее, но она должна была быть до полудня. Почему вечно нет именно того, кто нужен? Оттавия, почитай что-нибудь, - она взглянула на самую юную даму из своей свиты, сморщилась и поспешно исправилась. - Нет, Джиролама, лучше ты.
Судный день приближался. Если не для всех честных католиков, то для одного сына папы – точно. Джованни, который был счастлив отсрочке, все же понимал, что рано или поздно поговорить с отцом придется, и предпочел бы это делать в своей комнате.
- Ваше святейшество, - он уже заранее принял вид напроказившего, но надеющегося на лучшее ребенка – вдруг просто пожурят и обойдемся без порки? - Может, пройдем в мои покои? Там нет Бурхарда, - чуть слышно добавил.
Может, у понтифика и иное мнение, но самому Хуану, пусть в Риме он был всего ничего, уже захотелось быть как можно дальше от бдительного ока слишком усердного летописца.
Сухо усмехнувшись, Родриго, тем не менее, оценил хитрость Джованни по достоинству. Нет, поистине, из всех его отпрысков изрядная доля борджиевского обаяния досталась именно старшему сыну, способному своей улыбкой и змею зачаровать. Или отца. Что, впрочем, было практически одно и тоже.
- Хорошо, - как можно строже произнес он. – Пойдем к тебе. Но, надеюсь, для своего отца ты найдешь что-нибудь покрепче воды. После разговора с твоей сестрой я нуждаюсь в подкреплении сил.
«И после разговора с Лукрецией, и после беседы с Джоффре, и после спора с Чезаре», - добавил про себя мысленно понтифик. – «Поистине, наши дети – наши беды».
- Что ты думаешь о желании Лукреции уехать, Джованни? Насколько ее намерение сильно? Или это очередная женская блажь?
Путь от покоев сестры показался Джованни одновременно и коротким, и длинным. Несмотря на весь свой беззаботный вид, он испытывал некоторое беспокойство, и пожелание отца "подкрепить силы" нашло самый горячий отклик в сердце сына.
Не прошло и нескольких минут, и на столе уже стоял кувшин с тем, что покрепче воды, а от плетеной корзины исходил пряный запах фруктов.
Только женщины тратят время на праздные разговоры, мужчины же не позволят закиснуть от ожидания чудесному напитку.
- Блажь, несомненно блажь, - Хуан довольно потянулся и с хрустом откусил от яблока. - Сфорца слишком слаб, чтобы привлечь Лукрецию. В ней течет ваша кровь, отец, а не миланская водица, - со смешком продолжил он и подлил Александру еще вина. - Сестра умная девочка, она поймет...
Бессонная ночь давала о себе знать, вино добавило красок и в голове у Джованни зашумело. Он наклонился вперед и, ухмыльнувшись, заметил:
- А у вас есть кто-нибудь на примете?
Злосчастный Сфорца. Он еще мог считать Лукрецию своей женой, но судьба его была решена. И что об этом думает сам герцог Пезаро никто и не думал спрашивать.
Налив себе вина, Его Святейшество выбрал для себя из корзины персик посочней. Сделав жадный глоток, он с удовольствием почувствовал как тепло разливается по жилам, унося за с собой все заботы, свалившиеся на понтифика этим утром.
- Признаться, я сам задумался о новом муже для твоей сестры только этим утром, - ухмыльнулся Родриго, видя в сыне полнейшее понимание и поддержку таких планов. – Но мысль эта мне все больше нравится. Что скажешь, Джованни? Не выдать ли нам замуж Лукрецию за кого-нибудь помогущественнее этого Сфорца, побогаче, посильнее? Нам нужны союзники, а кто может быть лучшим союзником, чем молодой зять в свой медовый месяц?
Откусив пот персика, Его Святейшество на несколько мгновений погрузился в задумчивость, просчитывая в уме возможные ходы, партии, союзы которые можно заключить при помощи Лукреции. Ее красоты, ума и золота. Золото. Тут Родриго Борджиа нахмурился. Красота и ум даже папской дочери должны быть подкреплены солидной суммой. Весьма солидной.
- Для Лукреции потребуется приданое, - многозначительно обронил он и посмотрел на сына, ожидая, как тот воспримет слова отца и поймет ли его мысль.
Чем дальше разговор уходил от письма, тем спокойнее становился Джованни. Конечно, он понимал, что рано или поздно придется покаяться, но лучше позже, чем раньше.
- Наша сестра могла бы привлечь внимание и без приданого, - в точности копируя интонации Александра, Хуан согласно кивнул головой, - но не к лицу вашей дочери вступать в дом супруга нищей.
Одним словом заботливый брат несколько преуменьшил состояние будущей невесты, но у кого жемчуг мелок, а для кого сытная похлебка - уже праздник.
Он положил на стол недоеденное яблоко и подцепил из корзины ближайший персик - вкусу отца следует доверять. Сок брызнул на подбородок, Хуан поморщился и отложил фрукт в сторону.
- Мне кажется, кое-кто мог бы поделиться, - безмятежно произнес он и, вроде как в сторону, заметил. - Даже если он... они этого не захотят.
- Господь завещал делиться, - так же, словно невзначай, ответил понтифик. – А разве мы, верные его слуги, не должны следовать его заповедям с большим рвением, нежели простые смертные! К тому же слишком многие служители святой матери нашей церкви погрязли в роскоши, отвлекающей мысли – от Бога, а душу от спасения.
О том, что имя Борджиа уже давно стало в Риме, да что там в Риме – во всем христианском мире синонимом именно роскоши, алчности и всевозможных пороках, Родриго Борджиа предпочитал не думать. Ненависть окружающих мало трогало его, как он рассуждал – главное, чтобы боялись. А любят или ненавидят – не важно!
- Да, Джованни, мне донесли что среди кардиналов ходят нехорошие разговоры, а народ в Риме волнуется. Если бы Господь в своей всемогущей милости прибрал к себе парочку наших святых отцов, это бы успокоило наших добрых римлян. А их состояния бы пополнили нашу казну.
- Всепрощение - христианская добродетель, - подхватил Джованни, - но преступления против церкви должны караться самым суровым образом.
Словно записной святоша, он поднял глаза к небу. Против церкви ли, против Борджиа - разве это не одно и то же? Сын своего отца, он тяжело вздохнул - воистину, человеческая неблагодарность может быть просто чудовищной, и потупился, втайне ликуя. Количество врагов или недругов возрастает с каждой минутой, стало быть, его провинность - это даже не провинность, а так, маленькая шалость.
Проявляя чудеса дипломатии, он не стал спрашивать у Его святейшества, кому именно предстоит великая честь пополнить церковную казну; какая разница, из чьей сокровищницы будет приданое Лукреции Борджиа? Честных людей очень мало, а под пытками их и вовсе не бывает.
Подлив вина отцу, не забыв при этом и себя, Джованни откинулся на спинку кресла и вскользь заметил:
- Как вы считаете, отец, если брак нашей сестры близок к завершению... - так мысль об устранении Джованни Сфорца приобретала все более четкие очертания, - вправе ли мы забрать обратно тридцать тысяч дукатов?
- Тридцать тысяч дукатов сумма солидная, негоже ею разбрасываться, - кивнул Родриго Борджиа. – И вот что хочу спросить у тебя, сын. Согласится ли этот Сфорца добровольно отдать деньги и развестись или… Или придется ему помочь?
Вопрос был весьма важным. Без преувеличений – вопросом жизни и смерти. Более того, ответ на него мог определить дальнейшую судьбу герцога Пезаро. Его Святейшество вовсе не считал себя кровожадным чудовищем, терзающим свои жертвы без разбора, исключительно из любви к преступлению. Нет, скорее он был искусным садовником, вовремя отсекающим порченые ветви от могучего древа Борджиа. Древо от такой операции становилось только сильнее, наполняясь жизненными соками в виде золотых дукатов, а ветви… да кого волновала их судьба?
- А главное, согласиться ли Лукреция свидетельствовать, что ее брак с Джованни Сфорца так и не был должным образом осуществлен?
Джованни потупился – он-то предлагал совсем иной выход; не из плохого отношения к Сфорца, а исключительно потому, что так было значительно проще.
- Если кто и пойдет на это, - философски заметил он, - то только сам герцог Пезаро. – Боюсь, Лукреция может быть недовольна. Какой женщине будет приятно прилюдно заявить, что ее супруг не соизволил… хм… воспользоваться своими правами? Может, ей приятнее было бы стать вдовой?
Впрочем, Хуан не желал зла бывшему собутыльнику, потому просто предоставил понтифику самому решать, что следует сделать с зятем.
От очага исходило приятное тепло, а негромкое потрескивание поленьев наводило дремоту. К тому же Хуану толком поспать так и не удалось, не считать же сном опийное забытье в доме Гаттины. Рука его дрогнула, и несколько капель вина упало на камзол.
"Словно кровь", - Борджиа поморщился – видеть на своей груди это пятно было как-то неприятно.
- Но если кое-какие слухи дойдут до самого Сфорца… - он сделал глоток и многозначительно ухмыльнулся, - я не уверен, что ему брак с Лукрецией дороже жизни.
Он, прикрывая рот ладонью, зевнул; все, что можно сделать для бывшего приятеля, он сделал. И если тот не поймет, как ему повезло, ему же хуже.
- Вот и поговори с ними обоими, - кивнул Его Святейшество, ничуть не сомневаясь в том, что все препятствия на пути его честолюбивых замыслов легко устранимы. В конце-концов, Джованни прав, когда перед герцогом Пезаро будет стоять дилемма – жизнь или развод, вряд ли он будет долго колебаться. – Пусть все будет тихо… по-семейному.
В конце концов, будущий муж Лукреции (кого бы на его роль не назначил понтифик) вряд ли оценит скандальный развод или подозрительно скорое вдовство своей будущей жены. Хотя, если приданное будет достаточно велико, то любой поверит и подтвердит что угодно. Что все Борджиа суть ангелы небесные, Лукреция – Пресвятая Дева во плоти и невинна после своего брака за Джованни Сфорца как дитя. Мысль о приданом снова вернула Родриго Борджия к мысли о кардинальских заговорах. Затевать процессы с обвинениями, свидетелями и прочими атрибутами якобы справедливой власти Его Святейшество не хотел, более склоняясь к испытанному и надежному оружию – яду. Тем более, что после смерти можно будет сфабриковать любое обвинение, и на основании этого конфисковать состояние в пользу церкви (читай – Борджиа) – покойник возражать не будет.
- А не устроить ли нам праздник, Джованни, - ласково обратился он к сыну. – Почти все мои дети со мной, чем не повод для торжества? И пригласить как можно больше людей, в том числе и наших спесивых князей церкви, которые почему-то забыли что понтифик – наместник Бога на земле, а значит суть непогрешим и позволяют себе осуждать его поступки!
Как ни хотелось Джованни благополучно "забыть" о письме, он не мог этого сделать.
- Можете на меня полностью рассчитывать, - кивнул он в ответ понтифику. - Как старший брат, я все объясню Лукреции, а со Сфорца... С ним я могу случайно проговориться. Ведь чего только не скажешь, выпив лишнего, - протянул он и улыбнулся. - Так будет вернее, чтобы он поверил.
Он взял из вазы очередное яблоко и меланхолично повертел его в руках:
- Что же касается тех, кто осмелился поднять свой голос против Вашего святейшества... Бог им судья, - улыбка стала еще шире, - но вряд ли будет грехом, если кто-то немного поможет Всевышнему.
Джованни отложил яблоко в сторону, как время не тяни, а заводить разговор о письме рано или поздно придется. Он принял самый сконфуженный вид и набрал в легкие воздуха.
- Отец, мне нужно вам рассказать... - начал он, но, резко побледнев, замолчал.
Ему вдруг показалось, что за спинкой кресла Александра VI в неровном свете возникла зыбкая фигура французского священника.
Причудливая игра ли теней тому виной, или легкое опьянение после почти бессонной ночи, но он явственно видел, как окровавленный призрак грозил ему кулаком... Джованни перекрестился. От души. И бог не оставил в беде верного католика - именно в эту минуту герцог понял, как именно он расскажет понтифику всю историю.
- Грех на мне большой, Ваше святейшество, - вздохнув, продолжил он и покаянно склонил голову.
Брови Родриго поползли вверх, не часто ему приходилось слышать от Джованни такие слова. Понтифик, конечно, далек был от мысли что его старший уже приблизился к святости, но некая… гибкость, что ли, самого понятия «грех» была у всех Борджиа в крови. И если уж Джованни решил исповедаться перед понтификом, значит дело и правда серьезное.
- Мальчик мой, как ты знаешь, в нашей власти облегчать души страждущим, снимая с них бремя грехов. А кроме того, нет такого греха, который бы Господь в своей неизречимой милости не простил бы, если речь, конечно, идет не о ереси. Но мой сын никогда бы не осквернил бы свои уста, и свое сердце ересью, не так ли, Джованни?
Его Святейшество грозно нахмурился, но суровость эта была неискренней. Любимого сына следовало приободрить. Любимого сына следовало поддержать, дав ему понять что нет ничего такого, чего отец бы ему не простил.
- Ваше святейшество... отец... - Джованни встал с кресла - не раньше, чем убедился, что призрак француза ему только показался - и опустился на одно колено перед Александром. - Боюсь, что мой грех еще хуже, и не ересь, а кровь на моих руках.
Весь вид молодого человека выражал жесточайшие муки совести и раскаяние. Он поднял на папу глаза:
- Когда мы были в Браччиано, - Хуан сделал паузу и тяжело вздохнул. - Отец, я не хотел, но этот священник... Он не хотел пропустить меня наверх, - виноватые нотки исчезли, как не бывало. - Неужели я мог позволить какому-то французу, пусть даже и духовного звания, мне помешать?
Он надменно забрал подбородок и ровным голосом добавил:
- В общем, я его убил.
Был ли поражен Родриго Борджиа тем, что услышал? Отнюдь. Ему ли было не знать родного сына, не знать о жестокости Джованни ко всему и вся что может встать у него на пути? Французский священник встал на пути Борджиа и он был убит, не он первый кстати говоря. Но то не значило, что к случившемуся следовало относиться легко. Нет, отнюдь! Борджиа умели из всего извлекать выгоду, даже из своих грехов.
- Грех твой и вправду велик, - спокойно произнес понтифик, возлагая длань на голову сына. Но война есть война, милый мой сын! Пусть ты убивал не на поле боя, но ты сражался за своего отца. Поэтому я отпускаю тебе этот грех, но наложу на тебя епитимью. Во искупление ты подаришь церкви статуи двенадцати апостолов, оплакивающих Христа… а оплатить их мы заставим тех кардиналов, которые придут на наш праздник. Что скажешь, сын мой?
Вы здесь » Яд и кинжал » Regnum terrenum. Si vis pacem, para bellum » Папа может, папа может все что угодно. 02.01.1495. Рим