Полдень.
- Подпись автора
Яд и кинжал |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Яд и кинжал » Regnum terrenum. Aeterna historia » Дурные вести с наилучшими пожеланиями. 09.03.1495. Рим.
Полдень.
Его Святейшество умел радоваться жизни во всех ее проявлениях, и считал, что именно это и есть самая большая добродетель - наслаждаться мгновением, прислушиваться к своим желаниям, перебирая их как жемчужную нить и выбирая самые крупные, самые ценные, те, которые удовлетворят и чувственность, и тщеславие, и грубую сторону его натуры, и возвышенную.
Полдень девятого марта тысяча четыреста девяносто пятого года от Рождества Христова, Родриго Борджиа коротал со своей любовницей, Тиной Пикколомини, пока что прочно удерживающую за собой право на ложе понтифика. Наместник Господа на Земле пребывал в настроении поэтическом, поэтому, отдавая должное прелестям фаворитки, шептал ей строчки из Данте:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей давний ужас в памяти несу!
Слова сопровождались действиями, от которых бессмертная La Divina Commedia значительно меняла свой смысл.
В дверь опочивальни робко постучали.
- Ну что там, - рявкнул понтифик.
- Его Преосвященство Асканио Сфорца, Ваше Святейшество, говорит, что по важному делу.
- Они все по важному делу… пусть подождет!
Удаляющиеся шаги, тишина, и Его Святейшество вернулся к прерванному занятию.
- У нас тоже важное дело, не так ли, сладенькая?
Важные дела понтифик закончил через четверть часа, и входя в приемную был весел и добродушен, как может быть весел и добродушен мужчина в летах, доказавший себе и любовнице, что он все еще остается мужчиной.
- Я рад вас видеть, кардинал, - пророкотал Родриго, протягивая для поцелуя (в качестве особой милости) перстень.
По правде сказать, сейчас он был бы рад всем, кроме, разве что французов, и готов был щедро раздавать свое благоговение и друзьям и не совсем друзьям. Сфорца, кстати сказать, относился более к последним, благоразумно предпочитая держаться политики «и вашим, и нашим».
- Что привело вас ко мне в этот чудесный день?
За окном моросил противный серый дождь, но если Его Святейшество изволил объявить день чудесным, значит, так тому и быть!
Далеко не таким добрым было утро у самого кардинала. Воистину говорят, знание - сила, а незнание - счастье.
Третьего дня до Его Преосвященства дошли весьма неприятные слухи и, увы, не из тех, на которые можно махнуть рукой. Пока еще тихий шепоток, но убийственный даже для осмелившегося первым в открытую признать своих детей Родриго Борджиа. Попади эти сведения в руки делла Ровере, Орсини или Колонна, можно было не сомневаться, что они бы не остались без внимания. Что греха таить, соблазн пошатнуть уверенно стоявшего на ногах колоcса возник и у Асканио, но взвесив все за и против, он все-таки решил, что каталанский понтифик ничуть не хуже того, кого родила земля Италии. К тому же положение кардинала было сейчас достаточно прочным, а это тоже немало в вечно изменчивом мире. Фатальная ошибка - желание поменять хорошее на лучшее.
Но принять решение и со всем тактом предупредить об опасности - отнюдь не одно и то же. Пускать же дело на самотек тоже было нельзя. В ближайшие дни Сфорца собирался отправиться в Градару: по официальной версии - навестить любимого племянника, а на самом деле выступить в спешно образованном Священном союзе от лица Александра VI. Медлить было нельзя.
Скрывая за широкой улыбкой тревогу, Асканио приложился к перстню. Этот знак особой милости лучше много говорил, что в выборе силы он не ошибся. Хотя сколько раз с таким же радушием сотрапезникам подливали яд? Но сейчас не только понтифик был нужен кардиналу, но и кардинал понтифику. Взаимовыгодность - самая крепкая основа для верного союза.
В другой раз Сфорца порадовался бы такому благодушию, но благодаря нескромности слуг знал, чему оно обязано. И это только усложняло задачу.
- Исключительно желание увидеть Ваше Святейшество в столь добром здравии, - почтительно поклонился, отошел на шаг назад и добавил. - День чудесен, вы как всегда правы. И вид из окна особенно хорош.
Тяжелые капли стекали по витражному стеклу, оставляя на стекле мутные разводы, но визитер, словно того не замечая, упорно продолжал:
- Вам не кажется, что омытый дождем Рим все равно, что дитя после крещения? Я бы осмелился вам предложить более внимательно посмотреть на вон ту башню, - он кивнул головой в сторону первой попавшейся на глаза. - Воистину, архитектор здесь превзошел самого себя.
Похвала была абсолютно незаслуженной, но стены имеют уши даже в святая святых.
Брови Его Святейшество взлетели вверх, выражая изумление, а затем сошлись на переносице. Родриго Борджиа не достиг бы и половины того, чего сумел достичь, если бы не умел слышать между слов, читать между строк и угадывать завтрашний день по полету римских птиц. Тех, которые носят красные кардинальские шапки, или простые черные сутаны.
Эта птица, смотревшая на него умными, проницательными глазами, предсказывала, что если до этого момента день и был прекрасен, то к вечеру он испортится. В этом тоже не было ничего удивительного, римская погода переменчива.
- Башня? Ну, давайте посмотрим на башню, - кивнул каталонец, подходя к окну, и распахивая его пошире. В лицо ударило сыростью, взвесью дождя и холодного воздуха. Понтифик поморщился, но стерпел. Зато теперь будет весьма затруднительно услышать их с кардиналом разговор, буде такие любопытствующие появятся. Теперь любопытствующим пришлось бы отрастить крылья.
- Оставьте свои поэтические экзерсисы, Ваше преосвященство. Что такого важного вы хотите мне сообщить?
Закутанный в серую пелену мороси Рим меньше всего напоминал младенца после купели, скорее уж покойника в саване, причем не первой свежести. Родриго Борджиа зябко поежился. Тело, предательски напомнив о возрасте, запросилось в солнечное ласковое тепло.
- О настоящем величии судят не по друзьям, а по врагам и пересудам.
Как лекарь, пичкающий больного медом после того, как сам же накормил сводящим скулы горечью лекарством, так и Сфорца решил подсластить пилюлю. Чем ближе был момент откровенности, тем уклончивее становился вице-канцлер. Не для того, чтобы запутать собеседника, а всего лишь потому, что боялся, что гнев понтифика в первую очередь ударит по тому, кто принес дурную весть.
Кардинал не сомневался, остыв, Борджиа оценит смелость своего визави, и все-таки старался говорить так, чтобы не попасть под град осколков.
- Одному из доверенных мне людей довелось случайно стать свидетелем одного разговора. Увы, он оказался настолько неловок, что выдал свое присутствие, потому услышал слишком мало. Я сомневался, заслуживает ли эта куцая информация вашего внимания, но после долгих размышлений решил, что рассказать стоит. Возможно, это полная ерунда, и я лично никогда в это не поверю, но вы же знаете, что есть те, кто с удовольствием раздуют из маленького уголька пожар, в котором может сгореть половина Рима.
Он чувствовал нетерпение Борджиа. Под тяжелым взглядом говорить было непросто, но выбор был сделан. Потом понтифик оценит не только его порыв, но и верность. Во всяком случае, Асканио очень на это рассчитывал.
- Речь шла о том, что среди... хм... близких к вам людей - Ваше Святейшество, я только повторяю то, что слышал! - есть те, кто запятнал себя грехом инцеста и ведьмовства, - отважился он, наконец, и осипшим голосом добавил. - И что тому есть доказательства.
В последний момент Сфорца решил не говорить, о ком именно шла речь. И без того он рисковал вызвать на свою голову громы и молнии. Потом он, конечно, скажет. Но позже... И представит это как результат проведенного им расследования.
Шила в мешке не утаишь, а в Риме не утаишь вообще ничего, но все же Родриго Борджиа надеялся. Не просто надеялся, а предпринял для того все меры. Но вот кардинал Софрца стоит перед ним, и выдавливает из себя слово за словом так, будто они жгут ему горло. Говорит не о слухах, говорит о доказательствах! Кто? Как? Откуда? Понтифик едва удержался от того, чтобы не схватить Его преосвященство за алую мантию, не встряхнуть как следует, чтобы посыпались эти самые доказательства как бобы из стручка. Но вовремя вспомнил, что ему положено пребывать в неведении и это неведение нужно как можно более убедительно показать.
- Инцест, ведьмовство… все это очень серьезные обвинения, Ваше преосвященство, - проговорил он, складывая ладони у губ, словно собираясь помолиться за пропащую душу грешника. – Он… или она… кто бы это ни был, должен понести достаточное наказание. Если, конечно, вина будет доказана.
Свидетели… если есть свидетели – то их в Тибр. Никого не оставлять в живых. Сфорца? Подкупить. Пообещать что угодно. Но имя Лукреции и Хуана прозвучать не должно!
- Вы, кажется, сказали, что таковые преступления творятся среди близких мне людей? Прискорбно, весьма прискорбно. Мы в ответе за тех, кого приблизили к себе, а значит, тень этого греха падает и на меня. Имена их, я полагаю, вам известны?
Голос Его Святейшества был мягок и вкрадчив, но в душе бушевала буря из гнева, сомнений, страхов. Страхов не за себя, даже не за свое положение, а за детей. Хватит ли белизны его папства для того, чтобы обелить их?
Сфорца старательно смотрел на "прекрасную" башню - сейчас излишняя внимательность была ни к чему, но, повернувшись на вопрос, понял, что мог не утруждаться. Читать по лицу собеседника - все равно что выглядывать на улицу сквозь плотно закрытые ставни. Что бы ни подумал Борджиа, испугался ли он или удивился, понять это было невозможно. Можно при помощи родственников пробиться в Курию, но, не умея собой владеть, нельзя примерить на себя папскую тиару.
- Мой человек оказался слишком нетерпелив и выдал себя. Имени я не знаю, - не моргнув глазом, солгал Асканио. - Но, если не принять меры, этот человек.. эти люди, - поправился он на оговорку собеседника, - вскоре будет известен всему Риму. И только Вашему Святейшеству решать, что с этим делать.
Проблемы решались просто, это знали все, но впрямую предложить Сфорца не мог. К тому же он же пока не назвал имя. Потом он отправит зашифрованное послание, где будет только одно имя - Александр поймет без лишних слов.
- Я сделаю все, чтобы узнать, о ком шла речь до того, как... Я узнаю.
Вице-канцлер сделал паузу. Он не просто давал обещание, он давал клятву. Это было легко. Он прекрасно знал, о какой именно змее шла речь.
Его Святейшество кивал, слушал, опять кивал. Что-то было не так. Сфорца – хитрый лис, Родриго Борджиа это знал, и чувствовал, что в чем-то он лукавил. Но кардинал был не из тех, кого запросто можно было схватить за руку, как уличного воришку.
- Ну что же, положимся на волю божию, - вздохнул понтифик благочестиво.
«Ваноцца. Если кто-то знает, о ком идет речь, то это Ваноцца». При этой мысли Родриго почувствовал некое облегчение. Мать его детей всегда находила способ узнать обо всем раньше, чем об этом начинали кричать на рынках и у фонтанов, и Борджиа был признателен ей за это. Женщин, способных порадовать тело, всегда было достаточно, но женщина, способная помочь, дать умный совет – редкость. И ценится на вес золота.
- В страшные времена живем, Ваше преосвященство. Пороки процветают, добродетели забываются, поэтому мы, князья церкви, должны особенно стараться, чтобы наша жизнь была образцом смирения и чистоты.
В переводе на язык простой и понятный, это означало следующее. Все мы тут не без греха, Ваше преосвященство, и если мне придет в голову в этих грехах копаться, несладко придется всем. Посему, как можно быстрее назовите мне имя того, или той… а потом забудьте об этом.
В который раз Асканио убедился в том, что не прогадал, отдав на Конклаве свой голос Родриго Борджиа. Кардинал вице-канцлер и сам был бы не прочь примерить себе папскую тиару, только время пока не подошло. Ничего, он терпеливый, он подождет. Пусть всякие там Орсини, Колонна и делла Ровере копья ломают, хитрый Сфорца не поплывет против течения. Он сложил руки лодочкой:
- Аминь.
Маленькая лесть - представить слова понтифика молитвой, на самом-то деле была призвана скрыть выражение лица. Догадался ли папа, что его собеседнику известно имя, или сделал вид, торопиться все равно не следовало.
- Будьте уверены, Ваше Святейшество, не пройдет и недели, и мы узнаем грешное имя.
Мы. Короткое слово заменило уверения, что на самом деле они союзники, что неприятность Александра - горе для Асканио.
- Я завтра уезжаю в Градару, но это мне не помешает.
И еще штришок. Я помню, Ваше Святейшество, о своей миссии, но ваше личное благополучие для меня не менее важно.
В таких делах мелочей не бывает.
Прошло не так уж много времени, а Его Святейшество уже сидел в доме матери своих детей, и, мрачный как тучи над Римом, излагал ей содержание своей беседы с Асканио Сфорца. Перед Ваноццей не надо было притворяться, она не хуже своего бывшего тиараносного любовника знала о том, как хрупко положение любого, кто оказался на вершине власти. К тому же именно Ваноцца разделила с Родриго тайну греха Лукреции и Хуана. У кому же еще было пойти понтифику, если не к ней?
Как-то незаметно даже для него самого, голос Его святейшества стал звучать тише, глуше, рука, стиснутая в кулак, разжалась и легла на стол. Он, как это было уже не раз, почувствовал, как спокойное, нежное тепло, исходящее от графини Каттанеи, усмиряет бешеную каталонскую кровь, заставляя думать здраво, рассуждать спокойнее. Великий дар мудрых женщин – дарить свою мудрость…
- Я уверен, что этот лис, Сфорца, знает больше, чем говорит, - закончил он рассказ. – Как полагаешь, Ваноцца? Это то? То самое… о чем я думаю?
Как бы хотелось ему услышать в ответ «нет». Вот только стоило ли себя обманывать? Тратить драгоценные мгновения? Надо было думать, решать, как они будут спасать детей от страшного обвинения, ибо ничто в мире, даже тиара понтифика, не стоила в глазах Родриго Борджиа жизни и спокойствия его семьи.
Беда пришла откуда не ждали. Перепуганная и полная значимости момента Симона еще не закончила доклад о высоком визитере, а Ваноцца уже знала, что случилось непоправимое. Для того, чтобы увидеть мать своих детей, понтифику необязательно приезжать самому, достаточно было отправить короткую записку. Второй раз за многие годы он переступил порог ее дома, но в первый - сам, по собственному почину.
Освещенные лишь двумя свечами, они сидели в полумраке, словно постыдную тайну можно скрыть покровом темноты.
- Я не знаю, но боюсь, что ты прав. И я думаю... я думаю, что никакого человека не было. Что Сфорца все слышал сам.
Она помедлила, наблюдая за причудливой тенью от переплетенных пальцев. Охваченные общей тревогой, бывшие любовники искали поддержки друг в друге. И сейчас было не так уж важно, кто стоит у самого Божьего чертога, а кого за глаза называют покровительницей блудниц.
- Он тебе очень нужен, Родриго? Я уверена, что он еще никому ничего не рассказал. Насколько мы можем быть уверены в его молчании... или в том, что он за него попросит? - уголки губ дрогнули в холодной усмешке. - От приглашения понтифика никто не посмеет отказаться. Нам нельзя выпускать его из вида.
Нужен ли ему Сфорца? Родриго недобро и невесело усмехнулся. Да, нужен. Но какая жертва ради жизни их детей может быть сочтена чрезмерной? Друзья, враги… они меняются, танцуют, как блики на глади Тибра. Сегодня ты враг, завтра друг, потом опять враг. А семья, дети, счастье детей – это то, что останется неизменным.
- Завтра он отбывает в Градару, Ваноцца, этот лис все хорошо рассчитал, придя ко мне накануне отъезда. Но дороги полны опасностей в наше время, и кардинал может лишиться жизни так же как простой крестьянин.
Его Святейшество знал, что графиня деи Каттанеи поддержит его и поймет, но все же был безмерно благодарен ей за поддержку и понимание. Чем старше мы становимся, тем труднее нам противостоять ударам судьбы в одиночку. Понтифик подумал даже с грустью, что мужчины часто совершают ошибку, идя на поводу стареющей плоти, забываясь в объятиях любовниц, которые становятся все более юными, и забывая подруг своей молодости. Которые, может быть, и состарились вместе с ними, но и набрались мудрости.
- Но мы не можем ни в чем быть уверенными, Ваноцца. Мы должны приготовиться к худшему. С сегодняшнего дня пусть в твоем доме будут наготове два гонца и оседланные лошади. Если вдруг поползут слухи, то пусть один отправится к Лукреции, другой к Хуану. Им придется бежать.
Куда? Во Францию. Родриго знал Карла Французского, знал, что с ним возможно договориться. Он бросит к его ногам всю Италию, все богатства Рима, но спасет своих детей от пыточных застенков и позорного костра.
- Возможно, ему понадобятся последние наставление перед поездкой.
Ваноцца не предлагала, а размышляла вслух. В способности выбрать верное решение мало кто мог потягаться с Родриго Борха, с Александром VI же это было и вовсе бессмысленно. За годы их связи графиня никогда не указывала, не нашептывала, но всегда знала, что брошенная вскользь фраза не останется незамеченной.
- Понять бы, зачем он вообще об этом рассказал. Ведь не мог же не понимать, чем для него это может закончиться. Значит, уверен, что с ним ничего не случится. Родриго! Что, если он оставил бумаги? Что, если его исчезновение, - все-таки Ваноцца избегала слова "смерть", - ничего не решит?
Когда-то они были близки, как единое целое. Когда-то она понесла от него и родила ему детей. Ваноцца видела Борджиа любым, но, пожалуй, никогда она не видела его таким растерянным. Даже тогда, когда открыла ему страшную тайну, он был в гневе, но не был растерян. Сейчас благополучие семьи, да что там, жизни детей зависели от жадности и чаяний Асканио Сфорца. Было бы величайшей глупостью раскрыть карты и не спрятать козырь, а уж кем-кем, а глупцом кардинал вице-канцлер точно не был.
- Лошади всегда будут наготове, но ты же знаешь Хуана, его это только подстегнет. Он зол на нас и, я уверена, может пойти на безумство только для того, чтобы сделать нам больно. - графиня вздохнула. - Нам придется уповать на остатки его благоразумия. Как ни горько это признать, он любит Лукрецию не как сестру, а как мужчина любит женщину... Нужно объяснить ему, что прежде всего пострадает именно она. Все грехи падут именно на ее голову.
Она прижала к губам руку понтифика.
- Я знаю, ты сделаешь все, чтобы не произошло непоправимого. И хотя тиара на твоей голове, на правах матери твоих детей я заранее отпускаю тебе все грехи.
- Если бы я узнал такую тайну, то уж позаботился бы о том, чтобы моя смерть ничего не решила, невесело усмехнулся Его Святейшество, полная, но все еще красивая рука понтифика погладила все еще нежную щеку Ваноццы. В благодарность и во утешение. – Я бы даже не отказал себе в удовольствии попридержать эту тайну, наслаждаясь властью. Но не слишком долго, потому что держать при себе такой секрет – все равно, что носить за пазухой ядовитую змею. Рано или поздно она тебя ужалит.
Глупец предсказуем в своих действиях, но чем умнее противник, тем труднее предугадать его действия. В ином случае, если бы опасность не грозила его детям, понтифик предпочел бы выждать, чтобы ударить наверняка. Но где, в каких темных колодцах души найти такие силы – ждать, когда, возможно, меч врагов уже занесен и над белокурой головкой Лукреции, и над дерзким челом Хуана.
- Я напишу сыну. И Лукреции. Они уже не дети и должны понимать всю серьезность положения.
Да, не дети. Мужчина и женщина, которые, как выяснилось, любили друг друга. А, кроме того, оба упрямы, а Хуан еще и бесстрашен, ему доставляет удовольствие дразнить судьбу.
- Обещаю, я не позволю причинить им вред, Ваноцца. Никому.
Удивительно, как опасность заставляет умолкнуть любой гнев и любые обиды. Сейчас Родриго отдал бы все, чтобы Хуан и Лукреция были рядом с ним, в Риме. Если Господь позволит, так оно и будет. Только пусть минует гроза, которую собрал над их семьей Асканио Сфорца.
Ваноцца еле заметно кивнула.
- Я знаю.
Словно в агонии вспыхнула и погасла свеча, оставляя собеседников в кромешной тьме.
- Все будет хорошо, Родриго, я верю, - голос был тверд.
Она не имеет права на слабость и сомнение. Даже сейчас, когда ее лицо надежно скрыто от взгляда бывшего любовника. Особенно сейчас. Мужчины сильнее, но и им нужна поддержка. Сейчас их двое против всего мира.
- Все должно быть хорошо, - шепнула перед тем, как лично закрыть дверь за высоким гостем, и только потом, когда стихло эхо его шагов, позволила себе то ли стон, то ли всхлип. Дети, дети... Что же вы, глупые, наделали?
Бессонница давно уже стала верным спутником. Эту ночь графиня снова не сомкнула глаз. Сколько уже раз она пересчитывала кисти балдахина, наизусть изучила каждую завиток изголовья. Молитвы не помогали, и как они могли помочь? И только когда занялся рассвет, крепко сжимая в кулаке сорванный со шнурка крестик, она все-таки заснула.
Этой ночью понтифик молился дольше и усерднее чем когда-либо, ибо никогда еще ставки не были так высоки. На кону стояла жизнь и честь его любимых детей. Он снова и снова клал земные поклоны, шептал молитвы, в мыслях умоляя, торгуясь, угрожая Небесам если только они не смилостивятся над семьей Борджиа.
Под великолепный полог папской кровати он лег один. Ожесточенное и отчаявшееся сердце требовало одиночества, а не утех. Пожалуй, только одну женщину он хотел бы сейчас держат за руку, засыпая. Мать своих детей. Колени ныли от поклонов, ныла спина, а сердце билось часто и глухо. Что будет с ним без них, что будет с ними без него?
Асканио Сфорца, по какому же лезвию бритвы ты решился пройти и зачем? Чего тебе было мало? Золота, власти? На эти вопросы Его Святейшество ответа не знал.
Эпизод завершен
Вы здесь » Яд и кинжал » Regnum terrenum. Aeterna historia » Дурные вести с наилучшими пожеланиями. 09.03.1495. Рим.