После эпизода Каждый человек всегда чей-нибудь ребенок. 10.07.1495. Рим
В названии эпизода - не опечатка. Я не считаю нужным делиться своими наблюдениями с остальными.
Отредактировано Чезаре Борджиа (29-03-2016 16:55:11)
- Подпись автора
Яд и кинжал |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Яд и кинжал » Regnum terrenum. О tempora! O mores! » Скажи мне, о чем ты мечтаешь, и я скажу себе, кто ты. 10.07.1495. Рим
После эпизода Каждый человек всегда чей-нибудь ребенок. 10.07.1495. Рим
В названии эпизода - не опечатка. Я не считаю нужным делиться своими наблюдениями с остальными.
Отредактировано Чезаре Борджиа (29-03-2016 16:55:11)
Так бурно начавшийся обед закончился вполне мирно, тем более, что старания кухарки стоили того, чтобы больше ни на что другое не отвлекаться. Шутки, немного грубоватые, как бывает между близкими людьми, дружеские подначки - словно и не было той недавней неловкости. Чезаре потягивал вино и со скрытой иронией размышлял, сколько же в этой беспечности правды, а сколько притворства.
Пользуясь кубком как прикрытием, он переводил взгляд с одного лица на другое: смеющаяся Санчия Арагонская, неаполитанская принцесса, чье положение настолько неопределенно, что паутина в сравнении с ним выглядит прочнее стали. Джоффре, раскрасневшийся и что-то с жаром объясняющий Хуану - Чезаре и не нужно было прислушиваться, чтобы понять - их младший брат в очередной раз пытается доказать, что он уже взрослый. Сам Хуан, расслабленный и не слишком удачно скрывающий зевоту, вот только кардинал Валенсийский мог поклясться - не так уж скучал герцог Гандии, как это показывал. И, наконец, Лукреция. Повзрослевшая и будто чем-то настороженная, Чезаре видел, что она следит за каждым своим словом и жестом и недоумевал, что бы это могло значить.
Единственный человек, о котором ему не хотелось знать более, чем он уже знал, это была сама Ванноца. Женщина, подарившая ему жизнь, имеет право на исключительность.
Если бы Чезаре каким-то неведомым образом догадался, что незадолго до этого графиня деи Каттанеи так же размышляла о своих детях, то был бы немало озадачен. Он привык к безусловной материнской любви и не сомневался, что иначе и быть не может.
Умеренный в еде, Чезаре насытился быстро и теперь терпеливо ждал, когда же остальные закончат свою трапезу. Обычно он с неохотой уезжал от Ваноццы, но за сегодняшний день он получил столько пищи для размышлений, что хотелось разложить впечатления по полочкам как можно скорее, пока они еще не потеряли своей остроты. Как ему казалось, обед тянулся непростительно долго, но, наконец, настал тот миг, когда можно было встать из-за стола и не показаться при этом невежливым.
- Я заеду к тебе завтра или послезавтра, - прошептал он на ухо Ваноцце и протянул Лукреции руку. - Ты сегодня верхом или как всегда в паланкине? - вслух обратился он к сестре и, поймав будто осуждающий взгляд Хуана, едва заметно пожал плечами - о нелюбви герцогини Пезаро к верховой езде было известно многим, к чему делать вид, что это не так?
Отредактировано Чезаре Борджиа (29-03-2016 21:44:47)
Весь обед у матери Лукреция испытывала двойственное чувство. Порой ей удавалось забыться, и тогда она становилась такой же веселой и безмятежной, как когда-то. Потом обращение к Хуану или чей-то вопрос заставлял ее вспомнить о том, что ей следует быть осторожной, и она как будто внутренне подбиралась. Все это действовало выматывающе: никогда прежде ей не приходилось быть такой осмотрительной в кругу семьи. Она привыкла скрывать самое важное, пока длилось ее пребывание в Пезаро, но все-таки оказалась не готова к тому, что придется делать то же самое среди самых близких ей людей.
Завершение обеда она восприняла едва ли не с облегчением, решив, что для первого раза с нее вполне достаточно двуличия. Даже возможность видеть Хуана и ощущать его присутствие не могло заставить ее продлить вечер.
За весь обед она только однажды позволила себе легкий намек - когда сказала о том, что каждый вечер проводит в капелле своего дворца. Услышал ли ее Хуан и понял ли, что ее слова были обращены к нему? Увы, у нее даже не было возможности узнать это.
В обращении к ней Чезаре, который, кажется, даже не сомневался, что ей надо будет вернуться домой, когда будет удобно ему, а не наоборот, опять была та же легкая бесцеремонность, какую он позволил себе с Санчией. Можно было даже возмутиться, но у Чезаре это получалось так легко и естественно, как будто он был в своем праве, и совершенно невозможно было с этим спорить или протестовать. К тому же, как Лукреция понимала, ей надо было уже покинуть дом матери.
- Сюда я приехала в паланкине. Надеюсь, его уже прислали за мной из Санта-Мария.
Лукреция поднялась, как будто сама первой выразила желание покинуть дом Ваноццы, и в свою очередь протянула руку Чезаре.
- Надеюсь, ты не слишком спешишь. Моим слугам будет не угнаться за тобой. Не забывай, что они не верхом.
- Твои слугам придется научиться быстро бегать, - рассмеялся в ответ Чезаре и взял сестру под локоть. - Но так и быть, я поеду медленно.
Прощание с родней получилось скомканным и Чезаре вновь ощутил неприятное ощущение недоговоренности, словно было что-то, о чем известно многим, но о чем он не имеет ни малейшего понятия. И над этим тоже следовало подумать.
- Ты хорошеешь с каждым годом, - произнес он, помогая Лукреции усесться в паланкин, и, мимоходом заметив свисавшую с кончика носа одного из носильщиков каплю пота, подумал, что если уж ему хочется нырнуть в ледяную воду, то что говорить о вынужденных тащить на себе такую тяжесть слугах.
"Каждому свое", - с подобающим истинному философу равнодушием закончил он свою мысль и, вскочив на жеребца, пустил его медленным шагом. Следом также неторопливо поехали сопровождающие кардинала Валенсийского стражники.
Удушающая духота загнала римлян под обманчивую прохладу домов, лишь редкие смельчаки или те несчастные, кому крышу над головой заменяло итальянское небо, осмеливались днем высунуть нос наружу. Сейчас же народу на улицах прибавилось и то тут, то там раздавались гортанные выкрики трактирных зазывал.
Не останавливая коня, Чезаре склонился к паланкину.
- Не задергивай занавеску, иначе нечем будет дышать, - улыбнулся, - и не бойся толпы, может, на твоих слуг надежды мало, а вот я сумею тебя защитить.
Отредактировано Чезаре Борджиа (30-03-2016 14:57:04)
Если бы кто-нибудь другой сказал что-то подобное, она могла бы и рассмеяться. Обещание защитить опасно тем, как оно звучит. Слишком у многих фраза получается самонадеянной, хвастливой, с налетом нарциссизма или доказательством глупости. Но Чезаре она шла. Он умел произносить ее, и она его красила, как сидящий на нем в разрезах дублет.
И Лукреция заметила это.
- Пожалуй, да, - задумчиво ответила она, откидываясь на спинку кресла, установленного в паланкине.
Чезаре был таким, каким она его знала.
Или нет, не так... Все в нем оставалось таким же, но только как будто еще усилилось, приобрело еще более яркие и контрастные очертания. Когда она видела его в последний раз? Так, чтобы по-настоящему? Не зимой, когда его почти не было в Риме... И даже не год назад, когда она уезжала впервые в Пезаро.
Впрочем, думать об этом было и вполовину не так интересно, как смотреть на кардинала Валенсийского.
- Чезаре, я буду говорить тебе "ваше преосвященство" только тогда, когда буду на тебя сердиться, хорошо?
Чезаре засмеялся.
- В таком случае я постараюсь как можно меньше тебя сердить. Мне больше нравится, когда ты называешь меня по имени. Вот так - Че-за-ре, - произнес по слогам. - И никаких уменьшительных. Как ты там называешь своего мужа? Джани? Он настолько кроток с тобой?
Расслабленный, он по-братски подшучивал и если бы не наблюдал по привычке, мог бы не заметить на лице сестры легкого смятения. Что это было? Нежелание обсуждать семейную жизнь? А вот это уже интересно. Может, потому во время обеда и чувствовалось скрытое напряжение? Наверняка мать знает, в чем дело, только ее как раз пытать бесполезно, а Лукреция еще не до такой степени поднаторела в искусстве притворства.
Он хотел продолжить разговор, но впереди послышались чьи-то крики и оставив себе зарубку на память, Чезаре выпрямился и привстал в стременах.
Когда Чезаре спросил, кроток ли ее муж, Лукреция действительно почувствовала сильное замешательство. Она даже подумала, не знает ли брат ее тайну, доверенную одной матери. Потом решила, что такого быть не может, но в очередной раз удивилась: вопрос был неожиданным, при этом совершенно уместным и четко бил в цель. Как Чезаре это удается?
Он всегда таким был, ничего не изменилось, просто теперь ей было что скрывать по-настоящему.
- Я называю его Джани, потому что я кротка с ним, - после недолгого молчания ответила Лукреция.
Она постаралась, чтобы тон был легким и шутливым, но прозвучало как-то неловко. Ирония получилась неуклюжей и неубедительной.
К счастью, обычный уличный шум вдруг стал особенно громким. Впереди что-то происходило. Улица была узкой, только собиравшиеся зеваки еще не успели образовать толпу, и паланкин Лукреции оказался совсем близко от разыгрывающейся сцены. Сквернословящий мужчина, по виду ремесленник, но не из бедных, сжимая в руках хлыст, тащил за волосы женщину, одетую в одну рубашку.
Слуги спешили скорее уйти, но Лукреция приказала им остановиться. Находящийся в пылу бешенства главный герой не видел, что на улице появился богатый паланкин, и продолжал сквернословить.
Лукреция понимала, что ее поведение возмутительно. Что она должна стремиться сбежать отсюда, приказывая слугам поторопиться, а не останавливать их. Но несчастная женщина, молодая, в одной рубашке и с рассыпанными по плечам светлыми волосами, притягивала к себе ее взгляд. Герцогине Пезаро казалось, что в глазах "жертвы" плескались не страх и не ненависть, а какое-то странное удовлетворение. Развернувшись, мужчина злобно выругался и, размахнувшись, ударил женщину хлыстом. Та вздрогнула, всхлипнула, но не стала просить пощады. За первым ударом последовал второй, третий... но та продолжала хранить молчание.
Лукреция была не в силах отвести взгляд. Она смотрела то на замершую женщину, с лица которой не сходило странное выражение (такого не должно быть у человека, которого избивают), то на мужчину.
Паланкин дернулся, как будто чтобы двинуться дальше.
- Я сказала стой! - зло крикнула Лукреция.
Перехваченный взгляд Чезаре охладил ее пыл, и она поспешно добавила:
- Чезаре, скажи этому человеку, чтобы он остановился.
Муж бьет гулящую жену, обычное дело. Чезаре, не задумываясь, проехал бы мимо, но окрик Лукреции его остановил. Что ж, если его сестре вздумалось познакомиться и с этой стороной жизни, он не будет мешать.
- Его жена гуляла, а он об этом узнал, - не отводя взгляда от брызгающего слюной ремесленника пояснил он, Чезаре не был уверен, что все произнесённые обманутым мужем слова будут понятны Лукреции. - Он решил прилюдно опозорить её, а ведь не понимает, что прежде всего опозорил себя. Жалок муж, чья жена гуляет, и дважды дурак, что женился на той, которая позволила себя поймать на измене.
Хлыст со свистом раз за разом рассекал воздух и каждый удар встречался восторженным вздохом собирающейся толпы. На белой сорочке появилось несколько ярко-алых полос, но женщина по-прежнему ни издала ни звука. Поддержка толпы лишь подхлестнула бешенство обманутого мужа. Он размахнулся и со всей силы ударил жену кулаком в живот. Только тогда до кардинала Валенсийского донёсся сдерживаемый стон. Рогоносец возликовал:
- Шлюха! Я проучу тебя, сучье семя!
- Это бесполезно, она лишь искупает грехи и то только для того, чтобы потом нагрешить снова, - усмехнулся Чезаре и обернувшись к Лукреции, чтобы поинтересоваться, на самом ли деле она хочет досмотреть до самого конца.
Такой он сестру не видел никогда. Раскрасневшаяся, со странным блеском в глазах, она наблюдала за расправой и Чезаре мог поклясться, что не испуг был в её взгляде, а возбуждение. Заметив, что он на неё смотрит, Лукреция вздрогнула, торопливо отвела глаза, словно её застали зачем-то постыдным, и тем самым ещё сильнее уверила брата, что он не ошибся.
- Остановить? Хорошо, если ты и в самом деле этого хочешь, - коротко ответил он и уже через несколько мгновений спустя повиновавшиеся негромкому приказу стражники оттаскивали ремесленника от его жертвы. Избитая женщина так и не смогла встать на ноги, но о ней ничего сказано не было, поэтому охрана так и оставила её лежать посреди улицы.
- Теперь ты довольна и мы можем ехать дальше? - голос Чезаре звучал ровно, даже сочувственно, казалось, он только и озабочен тем, чтобы поскорее доставить Лукреции в Санта-Мария-ин-Портико, но на самом деле он размышлял над загадочным поведением сестры и уже сейчас твёрдо решил дознаться до правды.
Отредактировано Чезаре Борджиа (02-04-2016 18:22:12)
"Довольна?" - вопрос неприятно резанул ухо. Лукреция пришла в ужас, но вовремя явилась спасительная мысль, что Чезаре спрашивает довольна ли она, что несчастную женщину больше не избивают, а не о чем-нибудь другом.
- Довольной быть сложно, - неприятная дрожь прошла по спине, и Лукреция поежилась. - Столько крови, - она закусила губу и бросила на сцену последний взгляд.
Ничего невозможно было поделать, эта пара притягивала интерес. Лукреции хотелось подойти поближе и спросить о чем-нибудь у женщины, посмотреть в ее глаза и понять, что же в них на самом деле, потом что-то сказать мужчине. Она поняла, что если еще чуть-чуть задержит на них взгляд, то уже не сможет совладать с собой, а она и так слишком много себе позволила.
- Чезаре, дай ей денег, пожалуйста, - Лукреция отвернулась и, прижавшись спиной к сиденью паланкина, с силой задернула занавесь и крикнула. - Едем дальше!
Чезаре пожал плечами:
- Не думаю, что это у них в первый раз, - хмыкнул, но без споров кинул к ногам лежащей женщины кошель. - Ты не слишком о ней задумывайся, а то будешь плохо спать. Пошел прочь, падаль! - этот окрик предназначался попытавшемуся подойти к жене или кошельку ремесленнику и это было последним проявлением интереса кардинала Валенсийского к происходящему.
Несущие паланкин слуги ускорили шаг. Задыхаясь, обливаясь потом, но старались как можно покинуть злополучное место. Чезаре пустил коня вровень с паланкином, но не сделал ни одной попытки, чтобы отдернуть отгородившую его от сестры занавеску.
Оставшийся до Санта-Мария-ин-Портико путь они проделали молча. Что бы не переживала сейчас Лукреция, она хотела пережить это в одиночестве, и на этот раз ее брат не возражал. Беседовать по душам лучше наедине, и он был намерен не слишком долго оттягивать этот разговор.
Он спешился и, оттолкнув подбежавшего слугу, сам подал Лукреции руку и улыбкой поинтересовался.
- Надеюсь, в твоем доме мне не откажут в глотке холодной воды?
Отредактировано Чезаре Борджиа (05-04-2016 11:29:36)
Да, Лукреции хотелось отгородиться от всех и всего и остаться одной, потому что она боялась испугать кого-нибудь тем, что происходит с ней сейчас. Было бы лучше сейчас вообще выйти из паланкина и сбежать, но это было уже совсем, конечно, невозможно.
Она не могла не думать о происшествии, свидетельницей которого невольно стала. Оно будило в ней странную смесь из целого роя чувств и эмоций. Были ли среди них возмущение и протест? Да, но не только они. Лукреция вспоминала каждую мелочь сцены - остервенение на лице мужчины, странное безразличие и даже как будто скрытое поощрение женщины, кнут, оставляющий красный след. Раз за разом вспоминая детали, она вновь чувствовала их странное, пьянящее и будоражащее воздействие на себя. Как будто они говорили ей о чем-то, что необходимо было понять, несли в себе скрытое послание, касающееся ее самой, но его важное содержание неизбежно ускользало от нее. Она вновь восстанавливала в памяти всю сцену, переживала ее, но по-прежнему не могла понять, что она значит для нее.
Может быть, переживание было бы менее острым, но оно накладывалось на настроение, с которым Лукреция уезжала от матери. Она ведь видела Хуана, даже могла поговорить с ним, но все это было не тем, чего ей так хотелось, и скрытое недовольство, накладывалось на переживаемое сейчас, усиливая его.
Времени, проведенного в паланкине, было слишком мало, чтобы успокоиться. Входя в двери своего палаццо, Лукреция была бледной, но на щеках ее горели пунцовые пятна, а взгляд несколько блуждал, как у безумной.
- Чезаре, тебе подадут лучшего вина, - Лукреция встряхнула головой, избавляясь от наваждения, и постаралась улыбнуться.
К горлу подкатывал противный комок. Лукреция смотрела по сторонам и чувствовала тошноту от окружающих ее сейчас людей.
- Пожалуйста, проводи меня до спальни. Я хочу, чтобы это сделал только ты один.
- Ты взбудоражена и это заметно, - вполголоса произнес Чезаре, сопровождая Лукрецию. - Пока мы не дошли до твоей спальни, постарайся взять себя в руки, ты не должна давать волю чувствам на людях.
Он шел как бы вполоборота, загораживая спиной сестру от взглядом челяди.
- Можешь идти, ее светлость позовет тебя, когда ты понадобишься, - отослал он выбежавшую навстречу госпоже служанку. - Хотя постой, сначала принеси нам вина.
Чезаре распоряжался в доме Лукреции так, будто это был и его дом. По-прежнему придерживая сестру под локоть, он усадил ее в стоящее у незажженного камина кресло, потом забрал у запыхавшейся служанки кувшин с вином и, придвинув второе кресло как только возможно ближе, сел напротив Лукреции.
- Выпей, тебе сразу станет легче, - он налил кубок до самых краев и придерживал его до тех пор, пока сестра не осушила его до дна, сам же от своего едва пригубил.
- Тебя взволновала эта история, - произнес после долгой паузы, не вопрошающе, а утвердительно. - Очень взволновала, - продолжил негромко и совсем тихо добавил. - Не переживай, никто кроме меня ничего не заметил.
Отредактировано Чезаре Борджиа (06-04-2016 13:51:27)
"Чезаре, ты даже не представляешь, как часто мне приходилось брать себя в руки, чтобы никто ничего не заподозрил", - хотелось сказать Лукреции. Он просто не знал ни о Хуане, ни о жизни с Джани, ни о тех двоих несчастных, которые были по ее приказу убиты в заброшенной башне Градары. Все это не отменяло того, что она по-прежнему страдала каждый раз, когда ей вновь приходилось собираться, чтобы не выдать себя. Лукреция Борджиа так и не смогла к этому привыкнуть. Теперь она начинала подозревать, что была очень наивна, надеясь, что с возвращением домой это закончится. Каждая маленькая тайна тянула за собой другую, гораздо большую. Теперь не было ни одного человека, который знал бы о ней все или с которым она могла бы поделиться всем без утайки. Теперь все было по-другому, хотя окружавшие ее люди оставались теми же. Вот как с Чезаре...
Она дала себя усадить и послушно выпила вино. Как ни странно, оно не только не затуманило ей разум, но даже подсказало самый очевидный ответ Чезаре.
- А разве она могла меня не взволновать, Чезаре? - с легкой улыбкой ответила Лукреция, при этом избегая смотреть в глаза брату. - Не так и приятно смотреть, когда мужчина жестоко избивает свою жену, пусть она тысячу раз виновна!
Лукреция никогда не была жестокой и ни разу в жизни не была свидетельницей чужой жестокости. Ей никогда не хотелось оказаться там, где толпа с восторгом наблюдает за действиями палача.
Сегодня тоже не было ничего приятного, и все-таки зрелище притягивало ее. Как завораживающий взгляд змеи.
- Безнаказанность развращает, - возразил Чезаре. - Эта женщина знала чем рискует, наверняка она не в первый раз познакомилась с тяжелой рукой мужа. Ты же видела, она совсем не сопротивлялась, значит, была согласна с тем, что заслужила все свои синяки.
Он говорил осторожно, скрыто наблюдая и пытаясь понять, какая именно его фраза вызовет у Лукреции интерес.
- Мы с тобой не можем судить, что плохо, а что хорошо в чужих семьях, - Чезаре потянулся к сестре и коснулся алеющего на щеке пятна. - Ты слишком близко приняла все к сердцу.
Он видел, что Лукреция что-то недоговаривает и, чем больше она умалчивала, тем сильнее ему хотелось разгадать эту загадку.
- Ты еще молода и не знаешь, как может быть, - Чезаре очень тщательно подбирал интонацию, он подозревал, что любое неверное слово заставит сестру полностью замкнуться. - Но чтобы ты не очень переживала, я скажу тебе то, в чем не сомневаюсь - примирение будет не менее бурным, чем ссора. И я уверен, что произойдет оно еще до того, как заживут раны этой женщины.
Отредактировано Чезаре Борджиа (07-04-2016 10:45:57)
- О, Чезаре!
Сидеть на иголках было бы и то гораздо удобнее и спокойнее. Лукреция слушала своего брата, каждое слово которое било в цель и вызывало воспоминания, и уже не знала, что ужасает ее больше - собственное прошлое, сегодняшняя сцена или проницательность брата. Откуда он все это знает и как догадался? Про тяжелую руку мужа и бурное примирение?
Все, что она старалась забыть в Риме, напоминало о себе с удвоенной силой. Сцена в башне, ужас в глазах двоих придворных Джани, их мольбы и ее страх, повинуясь которому она приказала убить их. А потом сцена с мужем и его жестокость, которая тогда не испугала ее, а наоборот...
Лукреции показалось, что в комнате стало темно, что она чувствует за собой чье-то тяжелое дыхание. Перед нею близко было лицо Чезаре. В висках стучал один вопрос: "Откуда он все так хорошо знает?"
Рука Лукреции, только что с силой сжимавшая подлокотник, легла на щеку кардинала Валенсийского.
- Чезаре, откуда ты все это так хорошо знаешь?
Догадка была подобна вспышке молнии и при этом у Чезаре возникло ощущение, что он с самого начала все знал, а не видел лишь потому, что не хотел этого понимать. Он почувствовал, как напряглось под ладонью Лукреции его лицо - сейчас на него смотрела не маленькая и в чем-то наивная девочка, с этой Лукрецией он еще не был знаком.
Он накрыл руку сестры своей рукой, еще сильнее прижал к щеке.
- Я знаю, потому что знаю, - глухо ответил.
Кардинал Валенсийский видел, какое наслаждение может причинять чужая боль, он слушал исповеди избивающих жен мужей, жен, покорно принимающих покои, но ему не раз казалось, что, обвиняя себя, на самом деле мужчина бравировал, женщина же будто нарочно вызывала у мужа бешенство. Иногда отпуская грехи он и сам чувствовал странное волнение. Нет, ему никогда не хотелось испытать подобное, но, слушая, он осознавал, насколько притягательным бывает страдание.
- А ты, ты это знаешь?
Отредактировано Чезаре Борджиа (08-04-2016 13:06:52)
Вопрос был слишком быстрым, чтобы Лукреция успела к нему подготовиться. Но может быть, она и хотела, чтобы ее застали врасплох, потому что носить в себе тайну, которая мучает, тяжело. Ее хочется с кем-нибудь разделить, но меньше всего до сегодняшнего дня Лукреция думала поделиться ею с одним из братьев. Чезаре - мужчина, и он скорее поймет ее мужа, чем саму ее. Даже в испуганных письмах матери, сквозь строки сочувствия, поддержки и советов, Лукреции чудилось скрытое осуждение и обвинение.
- Чезаре...
Лукреция нахмурилась. Ее рука скользнула по щеке брата и, зарываясь в волосы, невольно сжала их.
- Скажи мне честно, ты когда-нибудь был на месте того мужчины?
- Для того, чтобы подчинить, необязательно применять силу, - отвечая больше себе, чем сестре, произнес Чезаре.
Нет, ему не доставляло удовольствия бить женщину, но он бы не стал прикрываться лицемерными отговорками - он знал, если бы было нужно, он бы ударил и не усомнился бы в том, что поступает правильно. Как когда-то было с Агостиной Пикколомини. Бить или убить - была ли в том для него особая разница? Наверное, значима она только для жертвы.
На миг он забыл, что должен быть осторожным, на краткий миг он сбросил маску, но только на один лишь миг.
Как будет лучше? Что вызовет больше доверия? Он может солгать, но если Лукреция почувствует ложь? И не заставит ли ее закрыться правда? Мы ищем в людях свое отражение.
Времени на размышления не было и по наитию Чезаре решился на полуправду.
- Нет, не совсем, - ответил. - Но я многое слышал и знаю, что испытывает удовольствие не только тот, кто подчиняет, но и тот, кто подчиняется, - голос понизился до срывающегося шепота. - Кнут - это всего лишь инструмент, словом можно ударить сильнее, но и это неважно. Главное, что бывает так - и тот, кто сильнее, и тот, кто подчиняется сильному, испытывает одно и то же желание - желание входить в эту воду вновь и вновь.
Отредактировано Чезаре Борджиа (08-04-2016 13:13:40)
- Значит, нет, - Лукреция отпустила волосы Чезаре и чуть отодвинулась.
В его словах она услышала главное и безоговорочно поверила ему.
Не только потому, что он был ее братом, а потому что почувствовала за его словами желание быть откровенным. Что такое человеческое любопытство, Лукреция знала хорошо уже очень давно. Что такое пустое любопытство, в котором нет и тени симпатии к откровенничающему, а только жадное желание узнать чужую тайну или вторгнуться в чью-то жизнь, - не хуже. В Чезаре этого не было. В его интересе не было ничего оскорбительного или неприятного, а в желании говорить - намек на ответную близость.
И это ее успокоило. Его проницательность перестала казаться такой пугающей. И все-таки она не была готова к полной откровенности сейчас. Уверенная еще утром, что Рим - не место для прошлых тайн, Лукреция уже убедилась, что они в любой момент могут настигнуть ее и здесь, но все-таки не была еще готова к тому, чтобы рассказать о себе все.
- Чезаре, я хочу рассказать тебе... но не здесь и не сейчас.
- Я - священник, малышка, - грустно улыбнулся Чезаре. - Я умею слушать и, если надо, забывать.
Напряжение спало и все же он теперь смотрел на Лукрецию другими глазами. Девочка, которая хвостом ходила за старшими братьями, словно растворилась в этой знакомой незнакомке.
- Все, что бы ты не сделала, все, что бы не делали с тобой, ты все можешь мне рассказать. Без боязни и без утайки. Не тайна исповеди, а любовь к тебе похоронят все, чем ты со мной поделишься.
Он потянулся и нежно поцеловал Лукрецию в лоб.
- Ты для меня навсегда моя маленькая сестренка, и ничто в мире не сможет этого изменить.
Эпизод завершен
Вы здесь » Яд и кинжал » Regnum terrenum. О tempora! O mores! » Скажи мне, о чем ты мечтаешь, и я скажу себе, кто ты. 10.07.1495. Рим