- Кто вернулся? - переспросил Джакомо.
В своем недоумении он был искренен. Во-первых, брата Гвидо уже почти заочно отпели, и поэтому само имя его уже успело опуститься на самое дно памяти секретаря, как прошлое и потому ненужное. Во-вторых, уже второй почти день секретаря мучили сомнения, и связаны они были со вчерашней посетительницей.
"Глупости это все", - уверял он себя, - "обычная женщина. Его преосвященство на них падок, все знают. А эта вполне себе такая ничего. Странноватая, ну так, может, не особенно приходилось в таких местах бывать? Да и вообще в полюбовницах ходить".

Однако уверения эти были напрасны и пропадали втуне. Джакомо, не без основания считавший, что обладает определенным нюхом на людей, знал, что если запала она ему на ум да требует возвращаться к ней мыслями, то не просто это так. Значит, было в ней что-то, чего быть не должно, и странная она не обычными странностями. Да, вот именно так себе это Джакомо и определил. И теперь он все воскрешал в памяти разговор, и находил, что все он говорил и делал наилучшим образом, ни одной ошибки не сделал, что так и надо было все говорить.
И все-таки мысли одолевали.
Особенно как узнал он от прислуги, что пришедший с дамой слуга вел себя весьма странно, да еще видели его там, где чужих слуг быть вообще не должно, так и пожалел, что отпустил ее просто так.
В общем, при таком раскладе совершенно понятно, почему он удивленно спросил:
- Какой еще Гвидо?
Карло, который был не только быстр ногами, но и, по-видимому, еще и дольше хранил ненужные имена да лица на поверхности своей памяти, удивился и пояснил:
- Как какой? Которому уже почти заупокойную прочитали. Худенький тот и строгий, который все около его преосвященства был.
- Ах, Гвидо? - после внушительной паузы догадался наконец Джакомо и нахмурился. - Позови его... а вообще погоди, не зови.

Секретарь, как и положено католику, свято верил во все чудеса, что описаны в Библии и других священных текстах, но наотрез отказывался верить в них, происходящих в течение его, секретарской жизни. Воскресшие же вызывали в нем самые серьезные подозрения.
- Я сам спущусь.
Забыв про мадонну Ванессу, Джакомо спустился вниз и вошел в привратницкую.
- Добрый день, отче, - он подозрительно уставился на "воскресшего" и недобро прищурился. - А мы уже думали, что не увидим вас никогда.

После слов Гвидо в привратницкой наступило долгое молчание. Джакомо теперь, наконец, разглядел, в каком жалком виде появился монах. Оборванность, побитость, неряшливость и неприятный запах - свидетельство плохого обращения, долгого голода, отсутствия воды и возможности содержать себя в чистоте. На лице секретаря на какое-то время проступило жалостливое выражение. Монах Гвидо выглядел слишком несчастно, а для него, памятуя о ее незлобливом характере, это казалось совершенно несправедливым.
Да, именно так и было, но проглотив это первое впечатление, секретарь напомнил себе, что все в этом мире не то, чем кажется, и вестись на внешнее - прямой путь оказаться в дураках, так что, прежде чем насладиться очевидностью, ее следовало прояснить.
Происшествие с мадонной Ванессой, кстати, не выходило из головы и заставляло себя чувствовать именно что одураченным, что было тем более неприятно, что до сих пор было непонятно, как и в чем.
- Освободили? То есть вас, святой отец, все это время держали под замком? Но кто, как, где и за что?

- Верю, - коротко ответил Джакомо и смерил монаха тяжелым взглядом.
О том, что Гвидо говорит правду, свидетельствовал весь его внешний вид, хотя Джакомо и удивился, зачем было бросать в подземелье такого безобидного человека, пусть даже и живущего в доме кардинала Орсини. А если такая оказия все-таки произошла, то с чего его вдруг отпустили? Неожиданно нагрянувшая жалость?
Джакомо, как уже говорилось, был подозрителен, к тому же еще обескуражен непонятным вчерашним происшествием. Образ мадонны Ванессы опять всплыл в голове, и - более того - настойчиво в ней расположился. Дама и слуга. Дама настойчиво хотела увидеть его преосвященство, но потом с готовностью отказалась и ушла. Слугу видели в комнатах с сундуками. Не разнюхали ли они про отъезд? И вот сегодня появляется давно пропавший Гвидо.
Он был обязан его преосвященству и поэтому предан. Да, но где заканчивается преданность? Не там ли, где две недели держат в подземелье? Джакомо помрачнел.
- И что же, святой отец, вы хотите увидеть его преосвященство? А если его здесь нет? Что вы будете делать тогда?

Джакомо все еще испытующе смотрел на монашка, хотя решение уже принял, пусть и не до конца успел его сформулировать.
Гвидо выглядел безобидным, но сейчас это говорило скорее против него. Во внешности начисто отсутствовало героическое. Сможет ли такой выдержать пытки? Джакомо решил, что нет. Посты да усмирение плоти - это вам не на дыбе висеть, а в подземельях замка не только голодом потчуют.
Пошел, значит, с поручением, да оказался в казематах. Две недели держали, а потом вдруг выпустили. Не пришибли, не удавили по-тихому, а выпустили. С чего вдруг такие высокие милости?
Пусть Джакомо и служил его преосвященству, то есть лицу духовному, но в милостях человеческих и широте душевной всегда сомневался, точно так же как и в божественных чудесах, творящихся наяву.
А вот разговор о подлости человеческой и предательстве мог поддержать со знанием дела и завидной широтой мысли.
Теперь Джакомо складывал странный вчерашний визит непонятной парочки и сегодняшнее явление сгинувшего Гвидо, и казалось ему это просто, как два и два. Посетители были от его святейшества или кого-нибудь из его окружения и, конечно, выведали, что кардинала Орсини нет уже в Риме. А монашек служит теперь другому хозяину, и теперь, видимо, что-то вроде добровольной гончей, которая должна пойти по следу. Пришел сюда выведать, куда отправился его преосвященство. Хитрый замысел. Посреди дороге поймать ведь легче, да и убить самым жестоким образом, списав на разбойников. Это вам не крепость баронов Орсини приступом брать.
- Ну а если его нет и не вернется он? Если уехал далеко? Что тогда? Следом побежишь?

- Вот именно. Ежели нет, - Джакомо едва удержался от того, чтобы брезгливо не сплюнуть; взгляд его стал холодным.
Если что и удержало его от этого действия, то это уважение к монашескому сану Гвидо. Хотя разве не презрение к своему телу и его страданиям должны быть основой для выдержки?
Пожалуй, он мог бы пожалеть монаха, посочувствовать ему, если бы не одно но. От Гвидо зависело благополучие его преосвященства. Точнее, от того, чтобы Гвидо к кардиналу Орсини не приблизился.
Джакомо уверился в том, что, вольно или принудительно, но Гвидо стал предателем, чья цель - навести на кардинала людей, посланных его святейшеством, и с целями явно не мирными. Может ли вызывать сомнения характер этих целей после попытки отравления прямо на пиру, на глазах у доброй сотни свидетелей?
- Так вот его здесь нет, святой отец. И вы идите отсюда, - Джакомо сжал кулаки. - Быстро и с миром, пока вас отпускают, как будто и вовсе вас здесь никогда не было. Вы же понимаете, что не место вам тут теперь?

- А зачем говорить? Все ведь и так ясно, святой отец, не правда ли? Вы знаете, так и я догадливый.
Теперь уже Джакомо не скрывал, что зол, и враждебности не скрывал. С предателями не церемонятся. Он, может, и готов понять причину того, что Гвидо решил помогать его святейшеству в деле поимке его преосвященства, да только что с этого понимания? Брезгливости и презрения меньше не становится. Ну может, только если бы секретарю Гвидо жалко не было, так сам бы за шкирку взял и пнул посильнее, а теперь не хочется. Значит, привратнику придется.
- За его преосвященством побежать хотите, святой отец? Это похвально было бы, да вот вы же не из любви или уважения, а гончих на него натравить думаете. Что? Испугались, что про вас все поняли? Страшно, что высокого поручения не выполните? А вы бы раньше подумали, что догадаться тут пара пустяков, и не пытались бы. Эй! Паоло! Проводи святого отца. Сильно не обижай, но чтобы понятно было.
Паоло, молча наблюдавший за разговором, кивнул. Открыл дверь пошире и, подойдя к Гвидо, сгреб его за шкирку, и потащил к выходу.