Около восьми вечера.
- Подпись автора
Яд и кинжал |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Яд и кинжал » Regnum terrenum. Aeterna historia » Кому-то поворот судьбы, а для других зигзаг удачи. 15.04.1495. Градара
Около восьми вечера.
Предоставленный самому себе Джакомо побродил по замку, едва не заплутал среди незнакомых переходов и только благодаря помощи одного из слуг нашел дорогу обратно. Искать приключений больше не хотелось, поэтому, прикинув, что в скором времени Катерина должна уже вернуться, он решил дождаться Тигрицу в ее спальне.
Нужно было отдать должное герцогине Пезаро, она расположила любовников в соседних покоях, более того, между их комнатами существовал тайная, скрытая с обеих сторон гобеленом, дверь. Именно ею и воспользовался Джакомо и теперь с удобством расположился в кресле. Живое воображение рисовало картину омовения. Знакомое в мельчайших деталях тело правительницы Форли он видел как наяву и, распалившись сверх всякой меры, теперь подскакивал на каждый шум и шорох.
Время текло медленно и, чтобы хоть как-то занять себя, Фео подошел к камину и разворошил начинающее гаснуть пламя. За этим занятием он не услышал, как открылась за спиной дверь, и обернулся уже на громкий стук.
- Наконец-то, я тут без тебя... - начал он, но слова застыли на языке. Вот кого-кого, а этого человека он увидеть здесь никак не ожидал.
Не так обидно было для Оттавиано то, что мать уехала в Градару, оставив его дома, сколько то, что она взяла с собой этого мальчишку Фео. А это ему, старшему сыну, следовало быть рядом с ней. Ему следовало бы показать себя и герцогу Пезаро, и всемогущему Моро, и всем другим знатным людям, собравшимся в гостях у Лукреции Борджиа и Джованни Сфорца. Но его оставили в Форли, как нашкодившего ребенка. Наказали, значит. За непочтительность к матери, за ненависть к ее любовнику. Наказали. Ну ладно.
Оттавиано день провел, слоняясь по замку, как голодный волк по клетке, рыча на всех. Невидимые взгляду раны ныли, умело растравляемые рукой лучшего друга. А потом совершил то, на что никогда еще не решался – открыто пренебрег приказом матери, и, велев седлать лошадей, выехал вслед за ней, хмелея от чувства собственной смелости.
Но чем дальше оказывались надежные стены Форли, и чем ближе была встреча с матерью, тем меньше смелости в Оттавиано оставалось. Нет, он не повернул назад, хотя очень хотелось сделать вид, что он никуда не собирался ехать, а это так, прогулка. Но затылок мерзко холодило от мысли, как на него посмотрит мать.
В Градаре очень удивились, когда полдня спустя, вслед за матерью, появился ее старший сын. Но вопросов задавать не стали, только проводили к покоям Тигрицы. Оттавиано помешкал чуть у двери, набирая в грудь воздуха, собираясь обрушить на мать заготовленную речь, шагнул через порог… и замер.
Нет, он знал, что встретится с Джакомо Фео, наверняка тот не отлипает от юбки графини. Но вот так, среди бела дня, в комнатах матери, на виду у слуг – своих и чужих, которые наверняка наслаждаются такой сплетней… это было слишком.
- Пшел вон, - просипел он сквозь зубы, сжав кулаки. – Тебе тут не место. Как ты смеешь…
Смеет что? Все. И самое главное – быть любовником Катерины Сфорца. Какой позор для семьи!
- Уходи, или я прикажу слугам тебя выбросить вон!
Джакомо на миг опешил, не столько от слов, сколько от того, что Риарио осмелился нарушить прямое распоряжение матери. Если бы так называемый правитель Форли повел себя иначе, или хотя бы попытался сделать хорошую мину при плохой игре, то мог бы добиться гораздо большего, прямое же нападение вызвало лишь защитную реакцию.
- Попробуйте, - отбросил и он ненужную вежливость . - И мы посмотрим, кому здесь не место.
Кочерга, которой Фео ворошил угли, пришлась весьма кстати, ею он и нарисовал замысловатый вензель вокруг себя. С нею было как-то спокойнее. Слуги - люди ненадежные, а Барбато наверняка где-то неподалеку от того места, где изволит купаться Катерина Сфорца. Только вот что-то никто не торопится предложить мессеру Оттавиано с дороги вина, у всех вдруг нашлись срочные дела. Джакомо усмехнулся - сообразительности прислуги можно было только позавидовать. Лучше скрыться подальше с глаз, чем потом кусать себе локти, что не перед тем гнул спину. Понимают, что правит бал Тигрица Романьи, и лучше сначала подождать графиню, а уже потом выражать свою преданность тому, чью сторону она примет.
Не отводя взгляда от Риарио, Фео указал кресло.
- Но вы правы, решать не мне, так что пока Ее светлости нет, мне ничего не остается, как предложить вам присесть, - за почтительным тоном только глухой мог не услышать издевку. Джакомо вел себя по-хозяйски и не скрывал этого.
Оттавиано Риарио так привык к тому, что ему кланялись и улыбались, что не задумывался над тем, сколько в этом уважения к нему, юнцу, едва вышедшему из детской поры, а сколько почтения к грозной Тигрице. Не задумывался, и тешил свое мальчишеское самолюбие приказами, которые, может быть, и не выполнялись за его спиной, но и не оспаривались в глаза. Джакомо Фео кланяться не собирался, и в этом, по мнению сына Катерины Сфорца, был еще один его тягчайший грех.
Горячая кровь матери ударила в голову.
- Да кто ты такой, что так разговариваешь со мной, - закричал он, сжав кулаки, не думая, что его голос хорошо слышен и за дверью покоев, и уж теперь-то слугам точно найдется о чем посплетничать! – Ты… ты… Ты ничтожество!
Юношеский голос Оттавиано от волнения дал петуха к стыду и ярости последнего. Молодой Риарио покраснел, залившись морковным багрянцем до корней своих рыжих волос, как все рыжие, краснел он некрасиво, пятнами, но если Тигрица уже разучилась краснеть (а может и не умела никогда, как подозревал Оттавиано) то ее сыну только предстояло освоить эту науку. И сорвал бы он, обиженный на весь божий свет, зло на Джакомо Фео, да вот только кочерга в его руке намекала на держаться на расстоянии, и Оттавиано чувствовал, что проклятый маменькин любовничек шутить не расположен.
Подойдя к двери, он распахнул ее, кипя от ярости (пара особенно любопытных ушей едва успела отпрыгнуть в сторону и сделать вид, что занята рассматриванием стенки).
- Уходи по хорошему! Когда придет графиня, я потребую отослать тебя обратно в Форли!
Джакомо отбросил кочергу в сторону - еще не хватало, чтобы потом его обвинили в том, что он угрожал правителю Форли - и процедил сквозь зубы:
- Я здесь - званый гость, а вот ваш визит - полная неожиданность.
Как же тяжело было сдержаться и не швырнуть оскорбление в обмен на "ничтожество". Фео стиснул зубы до крошева. Открытая дверь к откровенностям не располагала, но и молчать он уже не мог.
- Примите мои уверения во всецелом к вам почтении, но я уйду из этих покоев только если мне это прикажет Ее светлость.
Вот тут Фео лукавил - их отношения с Катериной зашли достаточно далеко, чтобы он не смог ей возразить, но к чему это знать юному Риарио? - поэтому изобразив нечто вроде поклона, он заодно поднял с пола и согнувшуюся от удара кочергу.
Голос был громким, голос был знакомым, голос привычно отозвался внутри волной раздражения и неудовольствия. Вот только что этот голос делал здесь, в Градаре, когда ему (и его обладателю) полагалось сидеть в Форли? Ответ пришел мгновенно, подкрепленный криками, доносящимися из-за дверей отведенных ей покоев. Тигрица улыбнулась, и ускорила шаг. Она услышала более чем достаточно.
Мысль, бродившая в ее голове, набравшая силу под влиянием разговора с Лукрецией Борджиа, вертелась на языке, как хлыст в умелой руке, призванный укротить того, кто взял слишком много воли.
Графиня появилась в дверях с холодной улыбкой, обвела взглядом любовника и сына, который был только немногим младше Джакомо Фео. Но какая большая разница между ними. Оттавиано заносчив и вспыльчив, не думает, прежде чем сказать или сделать… Он заслужил хороший урок. А Джакомо Фео заслужил награду. За ум, за преданность, за ту любовь, которую принес к ногам повелительницы Форли.
- Я слышала, Оттавиано, ты спрашивал у Джакомо, кто он такой?
Ни приветствий, ни слова радости или гнева, только вопрос, но вопрос этот повис в воздухе, как лезвие, которое вот-вот опустится на чью-то голову.
- Я отвечу тебе. Перед тобой твой будущий отчим, сын мой, и мой будущий муж.
Тигрица неспешно прошла к креслу у окна, опустилась в него и протянула руку Фео. Знак, награда, дар – можно назвать как угодно. Но сейчас, и Катерина Сфорца это осознавала, час ее торжества. Их было немало, и еще немало будет. Но этот особенно сладок. Она собиралась заявить всему миру о своей решимости быть счастливой с этим красивым, пылким, преданным ей мальчиком. И первый, кто склонится перед этим ее решением, будет Оттавиано.
- Ну, что же? Ты не поздравишь нас? Ты так удачно прибыл, видимо спешил… что же, спешка твоя будет не напрасна, и ты сможешь славно повеселиться на нашей свадьбе!
Если бы Катерина сейчас голой вошла в комнату, и тогда бы Джакомо так не удивился. Он еще успеет обрадоваться, пока же единственной мыслью было, что благотворное влияние омовение превзошло самые смелые его ожидания. И раз такое дело, он готов самолично купать любовницу в любое удобное и не слишком удобное для этого время.
Но показывать, что он поражен ничеть не меньше Риарио, совсем не следовало. Стараясь выглядеть ровно так, словно он обо всем давно знал - а торжествующий блеск глаз и без этого был вполне объясним - он взял будущую жену за руку и крепко сжал, вложив в это пожатие все обуревавшие его чувства.
- Дорогая, мы должны быть снисходительны к Оттавиано, все-таки новость для него неожиданная, - произнес негромко, вроде как на ушко, но так, чтобы сын Тигрицы точно его услышал, и в полный голос добавил. - Простите, Ваша светлость, что не сказал вам об этом сразу, но о подобных событиях, согласитесь, следует оповещать вдвоем.
Внутри же Джакомо шла борьба: ему хотелось по-мальчишески показать Риарио язык - пусть теперь гадает, как ему себя вести, и одновременно он мечтал, чтобы тот провалился в одночасье. Теперь он не просто любовник, теперь он жених Катерины Сфорца. И Джакомо чувствовал настоятельное желание закрепить свой новый статус.
Оттавиано Риарио был готов к упрекам, и даже знал, что ответить матери в случае чего. Что-нибудь о том, что он уже достаточно взрослый, что он уже мужчина, и негоже ему сидеть дома! Но то, что он услышал, снова превратило его из юного Риарио, правителя Форли, в Оттавиано, всего лишь Оттавиано. Оттавиано, застывшего в нелепой позе, с приоткрытым ртом, с выпученными глазами. Захотелось ущипнуть себя, а вдруг сон? Сын Тигрицы тряхнул головой. Нет, не может быть.
Но вот мать взяла за руку своего любимчика, он называет ее «дорогая»… Как он ее называет?! Оттавиано вспыхнул.
- Этого не может быть и этого не случится! Все это… это шутка такая, да?
Но нет, в глазах матери определенно плескалась насмешка, но не похоже было, чтобы она шутила. Да и не шутят таким. Она же, получается, поставила этого выскочку, Фео, на одну доску с покойным супругом, его, Оттавиано отцом? Который в воображении мальчишки был самым умным, сильным, благородным, любящим, и, конечно, он часто думал, что если бы отец был жив, в его жизни все было бы по-другому!
- Я вам не позволю, - сипло выдавил он из себя. – Вам никто не разрешит! Так нельзя!
Слова, слова. Он цеплялся за слова, а внутри кривлялся и насмешничал некто, спрашивая Оттавиано, кто и что на этом свете, или на том, может помешать Тигрице поступить так, как она хочет?
Катерина Сфорца засмеялась, так смеется человек, наблюдая за котенком, гоняющимся за солнечным лучиком, который он никогда не поймает. В чужой беспомощности есть своя умилительность! Именно в чужой, потому что Оттавиано все больше и больше отдалялся от матери своим неповиновением. Слишком много времени потребовалось Тигрице, чтобы перед ней склонились головы ее врагов, чтобы позволить даже собственному сыну приподнять ее хотя бы на горчичное зернышко.
- Ну, конечно ты мне не позволишь, Оттавиано, - проговорила она таким же тоном, каким разговаривала с ним, неразумным, в детстве. – Только я в твоих позволениях не нуждаюсь. Я сама устрою свою жизнь так, как сочту нужным. Так что, сны мой, вы покидаете нас, или предпочтете остаться? Монна Лукреция обещала нам сказочные развлечения и великолепную свадьбу.
С методичной жестокостью (которая, считала графиня, только на благо непослушному отроку) Катерина Сфорца ломала самолюбие сына, как сухие веточки. Бунта в своей семье она не потерпит.
- Мы будем снисходительны, - кивнула она Джакомо Фео, и янтарные глаза ее жестко блеснули. – Но только к тем, кто желает нам счастья.
Прошло немногим более трех месяцев с того дня, когда за стенами Сант-Анджело появился взмыленный всадник, но как же все изменилось!
Мальчишка, безмолвно обожающий правительницу Форли, юноша, предупредивший ее об опасности, любовник, скрашивающий скуку... Шаг за шагом поднимался он по лестнице, на крутых ступеньках которой ломали шею и менее горячие головы.
И вот теперь он стоял рядом с Тигрицей и с едва скрытой усмешкой смотрел в брызжащие ненавистью глаза ее сына. Нет, конечно, Джакомо не был так спокоен, как хотел показать. Спокойствие придет позже, когда у алтаря они поочередно скажут "да".
- Пока смерть не разлучит нас... - прошептал он и до боли сжал ладонь Катерины.
Что ему молодой Риарио? Как бы тот не пыжился, он - лишь пешка в руках своей матери. К тому же - и от этой мысли Фео бросило в жар - у них с Катериной могут быть и свои дети. Дети, рожденные в браке.
Удивительным образом, слова Джакомо Фео, которых Оттавиано не мог расслышать, прозвучали созвучно с мыслями сына Тигрицы. Мать, решив сочетаться браком с мальчишкой, ниже себя по положению, перешла все границы, а значит и он свободен от этих границ…
Пошатываясь, не попрощавшись с матерью, только бросив на ее любовника (нет, уже жениха) взгляд, полный самой черной ненависти.
Нет, он не останется в Градаре, он будет скакать в Форли, даже если он или его конь падет замертво. Потому что рано, или поздно, натешив свою ненасытность, мать вернется в Форли, ей придется вернуться. И вот тогда он отомстит за все. Главное, чтобы у него было время подготовится. Но, (юного Риарио даже передернуло, когда он вспомнил откровенные взгляды, которыми обменивались любовники) судя по всему, время у него будет.
- Смерть обязательно разлучит вас, - пробормотал он, пытаясь попасть нетвердой ногой в стремя. – Вот только в аду вы встретитесь.
Вы здесь » Яд и кинжал » Regnum terrenum. Aeterna historia » Кому-то поворот судьбы, а для других зигзаг удачи. 15.04.1495. Градара