Замок Святого ангела.
- Подпись автора
Яд и кинжал |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Яд и кинжал » Regnum terrenum. Si vis pacem, para bellum » Вовеки не пленюсь красавицей иной. 10.01.1495. Рим
Замок Святого ангела.
Вовеки не пленюсь красавицей иной;
Ты ведай, я тобой всегда прельщаться стану…*
В любом людском муравейнике, даже именуемом Сан-Анжело, а скорее именно в нем, наполненном римской аристократией, стражей, членов касты высшего духовенства и обычной шумливой прислуги, каждого, отдельно взятого дворянина, в количестве, приближающемся к сутолоке Вавилона, всегда найдутся укромные уголки. Крысиные ходы узких коридоров ведут не только к узилищу, но и на верхние смотровые площадки, по пути останавливаясь возле узких бойниц.
В одной из таких, задрав колени и упершись затылком в стылый камень, Меркуцио сплетает строки, адресованные неизвестной зазнобе Энцо Паломо. Сперва в голову ни шло ни слова, но стоило представить себе свой предмет и наполниться своим чувством, как дело пошло и даже побежало… Темные глаза Пантисилеи, мерцали перед его мысленным взором и сырой ветер римской зимы не мог остудить пылающие щеки, как ни старался. Парня не смущало, что строки, который питает он своей любовью, послужат к пользе другого человека, а может и неправедно обольстят, ту, кому они там предназначены. Он думал о своем: о нежности, о верности, о всем таком, что достойно рыцарского романа, но что так трудно заманить в обычную жизнь и удержать в ней. Можно только облечь в слова, которые он подбирал одно к другому, стараясь подчинить ритму:
Вовеки не пленюсь красавицей иной;
Ты ведай, я тобой всегда прельщаться стану,
По смерть не применюсь …
Меркуцио отпустил взгляд свой за реку, поверх города, к серому небу, словно пытаясь прочесть, нет, не на облаках, а в глубине себя:
… По смерть не применюсь; вовек жар будет мой…
Мысль блуждает рядом, стучится:
… Век буду с мыслью той, доколе не увяну.
Он спрыгивает с подоконника бойницы и ложится на него грудью, покрывая пергамент косыми от волнения строчками:
Вовеки не пленюсь красавицей иной;
Ты ведай, я тобой всегда прельщаться стану,
По смерть не применюсь; вовек жар будет мой,
Век буду с мыслью той, доколе не увяну.
Через некоторое время довольный добытою платой за будущий урок, тосканец спешит на галерею, а после, и в кухню, где, поймав знакомую кухарку за рукав, справляется о месте пребывания своего учителя, чтобы, встретившись, гордо подать ему сложенную в четверть страницу.
__________
* Автор сонета, строки которого использованы, – талантливый стихотворец второй половины XVIII в. А.А.Ржевский.
Прогуливаясь по двору, Паломо поймал на себе очередной подозрительный взгляд и, решив особо не высовываться, с чистой совестью позволил себе дневной сон. Ему не мешали ни чужие голоса, ни топот ног подле его "ложа". И только когда кто-то из пробегавших мимо довольно ощутимо задел его по макушке, неаполитанец соизволил продрать глаза. "Обидчик" уж и из вида скрылся, а Энцо все почесывал голову, кляня разными словами неловкого.
После хлебосольного угощения тетушки Мадины есть не хотелось - про себя Паломо ухмыльнулся, что щедрота эта все равно не со своего стола, - а вот скука одолевала. Сейчас бы зажать в укромном уголке сговорчивую красотку, потискать, глядишь, и хмурь пройдет.
И ведь где-то здесь Кьяра... Надо бы поискать, где покои Ее светлости, герцогини Пезаро. Так ведь не спросишь прямо, даже у ученичка этого, послал же Бог счастье. Неаполитанец, покряхтывая, встал с сундука, зачем-то постучал по каменной кладке и, буркнув под нос доброжелателоно поглядывающему - как его там, вроде, Филио, - что пойдет прогуляется, на выходе столкнулся нос к носу с сияющим, как начищенный дукат, Меркуцио
Да, Меркуцио был горд собой и светел: чувство, что встрепенулись в процессе творения, еще его не покинули, и мысли, не совсем, впрочем, поэтические, так и вились вокруг образа Пантисилеи…
Все порученные дела переделаны, кого надо об отлучке своей «совсем ненадолго» он предупредил - итак, парень был полностью готов к подвигу ученичества:
- Вот, мессере… Я принес!
Вспомнив о скромности, которая творцу должна быть более присуща, нежели бахвальство, Пьетро поспешно добавил:
- … Не Бог весть… так – безделица, но должно сгодиться…
Эх, словцо-то вырвалось совсем уничижительное - перескромничал, однако, так и не оценит Паломо его строчки, не возьмет их в счет урока. Меркуцио дернул плечом, заглянул в глаза учителю, и, все еще держа в уме свою музу, заверил:
- … Ей понравится!..
Предоставив оговоренную плату, пора было и о себе побеспокоиться: вот я, учите, мол, но главная проблема решена не была, мечом тосканец не обзавелся. Но, с божьей помощью, спросить рискнул:
- А можно мне будет, мессер Энцо, с вашим мечом поупражняться?...
Читать Энцо умел, в свое время Уго обучил его грамоте, но не бегло, по складам. Да и куда торопиться-то? Он, явив миру с черный ободком ноготь, ткнул в бумагу пальцем и, беззвучно шевеля губами, прочитал:
- Во-ве-ки-не-пле-нюсь-кра... Тьфу ты, напасть, - буркнул себе под нос. - Раз говоришь, что подойдет, значит, подойдет.
Отдав таким образом должное стараниям юноши, неаполитанец сложил "плату" по линиям сгиба:
- При случае передам, - и спрятал плоды трудов Меркуцио за пазуху.
Со всей благосклонностью, на которую только был способен, он взглянул на поэта - ладно, есть хоть какой-то толк, - но тот тут же испортил все впечатление. Щенок!
- Т-ты, т-ты сам понимаешь, о чем просишь? - от негодования Паломо закашлялся. - Да разве ты не знаешь, что даже девку можно попросить на ночь, кусок хлеба, глоток вина, но оружие... - в голосе послышались непривычно нежные нотки. - Оружие - оно только твое и не терпит измены.
Он положил между ними фальшион, рука поглаживала рукоятку - влюбленный позавидовал бы этой ласке.
- Помни, ще... юноша, о моих словах. Ты можешь снять с себя последнюю рубаху, но меч - он твой и только твой.
Сказал и левым глазом грозно уставился на Меркуцио. Правый от негодования смотрел куда-то за спину провинившемуся юнцу.
Меркуцио потупился под отповедью наставника. Нет, как так человек может – вроде бы и не смотрит на тебя вовсе, а будто душу одним глазом сверлит – до стыда пробирает. Юноша почувствовал себя донельзя неуютно и, дабы не усугублять промах, поспешил заверить, что оружие чтить будет, а вопрос свой глупый, ученика воина недостойный, просит забыть:
- … На урок со своим мечом приду, мессер, конечно… Только укажите, когда!..
Поклоном поблагодарив, что уму-разуму учат, Меркуцио поторопился выйти. Дело за малым: раздобыть этот самый «свой» и успеть к указанному «когда».
Необычные ощущения, но может именно так чувствует себя преступник?
Конечно, ничего ужасного Кьяра не совершила – почти ничего ужасного, - но провинность нехорошо так давила на сердце. И всего-то ничего, она просто побросала свои каждодневные дела в угоду непреодолимому желанию увидеться с Пьетро. Надо же спросить: как он устроился на новом месте, не надо ли ему чего-либо. И самое главное, как он себя чувствует? Бедняга Пьетро, ему так досталось! И все за каких-то пару дней.
Пантисилея сразу же направилась к пустовавшим после отъезда, а, вернее, побега, покоям герцога Пезаро, справедливо рассудив, что где же быть слуге околачиваться. А если его там нет, то несложно разузнать какую каморку выделили новому слуге, или с каким поручением и куда услали.
Весь недолгий путь на лице Кьяры мелькала легкая улыбка. Ведь чтобы они сама себе не говорила, а ей хотелось просто увидеться с Пьетро. Удивительно, но она…. Соскучилась…?
Эта мысль выскочила перед нею, словно каменная стена, и Кьяра резко остановилась, как если бы ударилась лбом об эту самую стену. Соскучилась… Даже невысказанное вслух слово, звучало тепло, оно согревало, успокаивало. Дарило надежду, что и ее ждут, надеются на встречу.
- Почему бы и нет? – прошептала Кьяра и сорвалась с места. Теперь ее шаги были намного быстрее – ноги торопили свою хозяйку, еле сдерживаясь, чтобы не побежать.
Каморку, которую отвели Пьетро, найти было очень легко. Дверь легко поддалась и …… то, что увидела перед собой Кьяра….. Краска вмиг слетела с ее лица. Пресвятая Мария, ну почему после всех недавних треволнений, она должна еще пройти и это испытание?
Но как он тут оказался?
Эх, потешил юнец самолюбие, эх, потешил! Паломо, весь лучась самодовольством, почесал пузо - в первый раз за несколько дней благодарный желудок не отозвался требовательным урчанием.
Он посидел, уставившись в побитый молью гобелен - не иначе, как господам больше стал не нужен, и когда уже каждая дырка была им тщательно изучена и вдумчиво расковырена пальцем, поднялся с сундука. Надо бы примелькаться перед стражниками, пусть знают, что не чужой он в Сант-Анджело.
В каморку то и дело забегали слуги, каждым с самым важным видом, словно без него все в замке встанет. Одно это усердие уже вызывало оскомину.
- Пойду я, пройдусь, - пояснил он в пустоту - хоть кости разомну.
Не успел он дотронуться до двери, как она сама распахнулась и...
- Кьяра, ласточка моя, - первым опомнившись от изумления, Энцо крепко схватил Пантисилею за талию. - Я ж тебе говорил, что мы свидимся.
Игриво шлепнув ее по заду, он было гостеприимно посторонился, но почувствовав спиной чей-то любопытной взгляд, буквально вытолкнул девушку из комнаты.
- Затейница ты, однако, как ты узнала, что я здесь?
Укромная ниша как нельзя лучше отвечала чаяниям неаполитанца и, впихнув туда служанку, он встал так, чтобы перекрыть все ходы к отступлению.
Она даже глазом не успела моргнуть, как оказалось зажатой в нише. И не вырваться. Какой прыткий! Знает, как обходиться с женщинами, это Кьяра не могла не признать. Вернее, не "обходиться", а нагло обращаться и сметать препятствия, вздумай женщина оказать сопротивление. Куда там! Она просто заперта в нише!
И надо было быть полнейшей дурой, чтобы не догадаться про его намерения.
Кричать, звать на помощь бесполезно, Пантисилея была уверена, что никто даже не обратит внимания на ее жалкий писк. А это будет именно писк, Энцо не даст ей возможности хорошенько покричать. А даже если крикнет, как положено, да разве это будет чем-то неожиданным? Ну, тискают девчонку... да в этом нет ничего удивительного и странного. И бестолку, что потом окажется, что обидели личную служанку герцоги Пезаро. Дело-то уже будет сделано.
И потом, Кьяра подозревала, что сопротивление только раззодорит неаполитанца.
- Я-я-я.... эммм... - что сказать она не могла сообразить. В голову лезло: "сердце подсказало"... "я почувствовала".... "провалиться тебе в Преисподнюю"... Ничего из этого нельзя было произносить.
- Да, говорили.
Это слова были сейчас самыми безопасными.
- Вот это да! - от удивления Энцо едва не выпустил девушку. - Да кто ж знает-то? Я вроде никому не представлялся... - и, приосанившись, изрек, - вот разве что ученик...
Произнес, а сам глазом косит, какое впечатление произвел. И не иначе узрел поощрение в широко раскрытых глазах Кьяры. Довольный собой, приосанился, рука в вольную пустилась, того и гляди, под юбку заберется.
- И ты сразу ко мне? Булочка моя! - воистину, сегодня Паломо был в прекрасном настроении и даже отдал должное девичьей скромности, собою прикрыл, чтобы глаза любопытные наготу не увидели. Вдруг повезет, и Кьяра будет поласковее, надо же все предусмотреть. Эх, жаль только, плохо знает он замок, где б им укрыться, пока девица в настроении подходящем; сразу видно - соскучилась. А то он эту злюку знает, вот как передумает, потом снова уговаривай.
- А я все думал, где ж меня тебя искать? - прижался вплотную и в самое ухо похвастался. - У меня ж для тебя подарочек.
Вот ведь женщины, им бы только подарки. Ишь как зашевелилась. И, хохотнув, запечатлел на щеке не успевшей увернуться Пантисилеи смачный поцелуй.
Как же противно!
Кьяра начала возмущенно вырываться, но потом подумала, а скорее будет сказать, почувствовала, что ее ерзанья только лишь раззадоривают мужчину. Пресвятая Мария, это он про такой подарочек говорил?!
Замерла. Возмущение никуда не делось, но Кьяра решила, что надо разговорить мужчину, заставить его хвастаться. Хотя чего там заставлять - самодовольство так и льется из Энцо. Но пока неаполитанец говорит, он.... только говорит.
Очень кстати вспомнился подарок Пьетро. Острый ножик умеет убеждать, вот только спрятан он под верхним платьем.
Что делать, что делать?! Начни она доставать оружие, так потом Энцо уже точно не остановить.
- И как же вы попали в замок? Как смогли пройти стражу?
Слюнявый след от поцелую неприятно жег щеку, но приходилось терпеть, выжидать время для решительного отпора.
Мраморная статуя ожила, зашевелились. Паломо и до того не нуждался в поощрении, теперь же и вовсе воспрял духом.
- Ты волнуешься за меня? - дыхание ретивого поклонника напоминало жар печи, а с тем воодушевлением, с каким неаполитанец прижимал к себе девушку, опытный пекарь обминает вылезшее из чана тесто.
- Я ж тебе говорил, - отвлекся он от ласк, - ученик у меня появился, воинскому делу учить буду. Он и провел. Я теперь здесь - свой человек. Ты держись меня, не пропадешь.
За что именно по мнению Энцо нужно было держаться девушке, он, конечно, не произнес - не вводить же в краску девицу, но недвусмысленно прижался.
За пазухой зашуршала бумага, напомнив о подарочке:
- А я тебе кое-что принес, - беззастенчиво присвоив себе авторство, Паломо напомнил себе, что не стоит знакомить Кьяру и Пьетро, и, гордо выпростав стихотворную плату, сунул девушке под самый нос.
Только бы она читать не заставила.
Ученик был ей неинтересен. Наверняка, нашел подобного себе - такого же прохвоста, дурака и омерзительно вонючего. Так же был неинтересен и листок бумаги, но сложно не обратить внимание на то, что хотят тебе запихнуть чуть ли не в самое горло.
Но вот оно, спасенье! Хоть и временное. Или..?
Кьяра старательно, с деланным усердием разгладила помятый лист и с еще более обманным усердием принялась всматриваться в буквы:
- Во-ве-ки... не.. пле-нюсь... кра....- Пантисилея хорошо умела читать, поэтому, ее "усердие" было вызвано совсем другим. - Ну как тут можно что-то разобрать? Мессер Энцо! - В голос были добавлены капризные нотки, - я же ничего не вижу. Да отодвиньтесь же.
Кьяре подумалось, что теперь она может все. Даже отпихнуть от себя мужчину, а уж там, дай Бог... Паломо получил удар вовсе не нежной женской ручки, а маленького злого кулачка.
Всего пару маленьких шажочков, всего несколько и она получит свободу. Только бы выбраться из ниши, а там ее не удержать, побежит быстрее ветра. Ее помощником и спасителем станет знание укромных уголков и коридоров замка.
Медленно, по слогам, но сама! И, что особо обрадовало Паломо, не обращается к нему с просьбами самому преподнести этот подарок. Гордость не за себя, а за кого-то другого - Энцо и сам не понял, что он испытал, но от обуревавшего его чувства даже отступил на шаг, давая Кьяре насладиться творением.
То, что будущая жена умела читать – хорошо, а что она это умела не лучше мужа – хорошо вдвойне.
И даже ощутимый тычок крошечного кулачка – чисто благородная дама, тоненькая, но в нужным местах аппетитная – он воспринял, как заигрывание.
- Если хочешь, я тебе еще напишу, - великодушно прервав мучения служанки, все-таки чтение – не самый легкий труд, он вытянул вперед губы. – Поцелуй же меня, моя сдобушка, - произнес и в ожидании зажмурился.
Судя по гастрономической направленности комплиментов, неаполитанец уже успел проголодаться. Он сглотнул слюну и явственно представил перед собой с румяной корочку куропатку. Сейчас бы хорошо на кухню наведаться, но даже он понимал, что не стоит вести в вотчину тетушки Мадины хорошенькую девушку.
Однако… не слишком ли долго он ждет поцелуя?
Да кому нужны его писульки!
И все же Кьяра готова была выслушать как Энцо будет цитировать хоть Библию наизусть, лишь бы голова неаполитанца была занята была забита другими мыслями.
Но столь великого подвига со стороны Энцо Паломо не понадобилось, Пантисилее помогли два самых больших достоинства неаполитанца - его глупость и уверенность в себе.
Издевательский смех рвался наружу вот хоть ладошкой рот закрывай, но Кьяра решила не испытывать судьбу. Подарок был слишком щедрым, слишком ценным.
Она просто тихонечко ускользнет.
Любовное послание неудачливого воздыхателя было небрежно брошено на пол по дороге к покоям монны Лукреции.
Губы свело от ожидания. Паломо с шумом втянул воздух и в нетерпении открыл глаза.
- Эй, ты где? - и спросить-то не у кого, Пантисилеи давно уже след простыл. Выскочив из ниши и пытаясь высмотреть беглянку, он, кляня ее за вероломство, заметался по сторонам. Провела его, как сопливого мальчишку провела! И где ее теперь найдешь?
Уже изрядно запыхавшись, он с хмурым видом остановился возле узкой ниши, в глубине которой стояла забытая всеми статуя. Когда-то это была гордая Афина, но сейчас ее можно было узнать лишь по потрескавшемуся шлему; какой-то варвар отбил ей нос и воинственный жест оставшейся руки не напугал бы даже младенца. Наверное, потому ее и запихнули с глаз долой, в самый темный угол.
- Вот ты, баба, хоть и мраморная, так скажи мне, в чем я сплоховал? - до глубины души обиженный, он готов был разговаривать даже с равнодушным камнем. - Ведь словечка грубого не сказал, подарки дарил, - продолжил жаловаться мрамору. - Так и она привечала, не отказывалась. А знаешь, как в руках дрожала? Огонь, а не девка! Только слишком уж о себе много думает...
Шарах! И Афина едва не лишилась и второй руки. И как он мог быть таким тупым? С силой вдарив себе по лбу, неаполитанец досадливо вздохнул. Ведь знал же, знал, какая она скромница! Другая бы давно уже за колечки да за браслеты на все была согласная, но не его Кьяра. Она-то - девушка порядочная, с такой не на сеновале кувыркаться, а к алтарю вести. А он же ей так и не сказал, что намерения у него самые что ни на есть честные. Что взять с девицы? Испугалась, конечно, засмущалась. Вот и сбежала при возможности.
Решив, что при первой же встрече он развеет все сомнения, Энцо, крайне довольный собой, направился на кухню налаживать отношения с тетушкой Мадиной. Эх, только бы не заплутать!
Под стропилами кровли оружейной, совсем близко к ней, в изобилии висели или стояли, прислоненные, вымпелы и флажки с геральдическими фигурами обитателей замка Сан. Анжело, могущие пригодиться для того или иного случая. Вдоль стены расположились мощные турнирные копья, разложенные на вбитых в стену мощнейших кованых «костылях», так, чтоб не изогнулись. На козлах кругом – латы и убранство конных, в угол отставлены копья старые, расщепленные у конца, покривившиеся или по-другому негодные. Имелись здесь и такие особые бочонки, в которые стоймя набивались мечи «в запас». Это ведь только личное оружие носилось на поясе, хранилось поближе к хозяину и лелеялось им, как продолжение собственной руки, а то и как более ценная часть родного тела. Притупленные же, повыщербленные от встречи с более родовитыми и мощными собратьями, с лезвием, не таким уж качественной стали, пострадавшем в бою – все торчали длинными своими рукоятками (Меркуцио знал, это чтоб второй рукой удерживать за навершие) из бочки, ждали своей очереди. А далее, в нише, выгороженной теми бочками, учрежден был лазарет для увечного оружия с точильными камнями, мелко продырявленными мешочками, словно с дамского столика, но набитыми не мелом и тальком для припудривания носов, а мельчайшим шлифовальным песком, бутылью оливкового масла на полке, ветошью и бадьей с опилками.
Меркуцио стоял за порогом сей пещеры с сокровищами и напряженно обозревал недоступное сквозь щель приоткрытой двери. Замок, укрепленная военная крепость, на случай штурма франкийского, битком набит был стражей, снующей туда-сюда, и просто мужчинами, оружием увешанными и являющими собой наемную мощь Святой церкви. Разумно рассудив, что любой, находящийся под началом печально известного здесь каждому мессера Рамиро, если следовать за ним достаточно осторожно и внимания не привлекать, рано или поздно доведет его до вожделенного склада. И вот мальчишка, благоразумно занявший руки бутылем, маслом наполненным, стоит в четырех шагах от цели. Воон тот, с витой рукоятью… и немного бы подточить…
- Чего тут торчишь, а? Чей ты?.. Вон пошел!
Парень кивнул облегченно и - за угол…
Все ниже и ниже в дальние коридоры, представляя, как обхватит его пальцами, рванет вверх, словно из ножен, а после быстро прячет. Обмотает мешком каким-нибудь, в коридорную нишу за статую поставит. Ночью подточит – утром будет меч, как многие другие, кто ж его признает-то.
Вот только как бы его добыть, если и близко подойти нельзя – караул кругом.
Меркуцио не заметил, как коридор стал ему не по-хорошему знаком. Так и есть – дрожащий свет в проеме портала – здесь пыточная рядом. В подтверждение раздался стон и крик, и говор делящих барахло несчастного подручных палача:
- Ты прежде чем вестину-то себе тянуть, хоть бы померил – на нос не налезет! Ишь ты, и ножны ничего себе…
- Да брось ты… Одноручник старый совсем, конец-то сбит… на что он годен! Так, в печи поковыряться…
Меркуцио замер, вжавшись спиной в холодный камень, мечтая, как уйдут сейчас и все, что надо бросят, оставят. Помоги, Святой Петр!
Помог… Ушли на зычный крик, требующий немедленной помощи – веревку затянуть и угли вздуть. Он высунулся, бросился к вороху одежды, надеясь, что звякнет находка – так щенок готов был утянуть кость из-под носа делящих ее псов – но ничего не нашел, видно охаянный и не нужный им меч с собой унесли…
Были еще коридоры, были еще возможности: стоял чей-то "Щелкун" какой-нибудь, позабытый возле скамьи, решетка в хранилище не заперта была. Да только, видно Святой Петр крепко хранил – Меркуцио мрачнел, упрекал себя в трусости, но рука чужое не брала.
Так и добрался назад, прочь от подвалов, прямиком на верхнюю галерею, измучившись по пути от своей невозможной, ненужной честности.
Ей очень хотелось вволю посмеяться над Паломо. Конечно, смеяться, стоя посреди пустого коридора, это не то же самое, что бросать насмешки в лицо неаполитанца, но почему бы не доставить себе удовольствие?
Веселый смех замер на ее губах, когда до Пантисилеи дошла одна простая истина: теперь Энцо живет в замке! Неизвестно как, кто ему в этом помог и как долго он будет здесь находиться, но сейчас он в замке. А значит, надо быть вдвойне осторожной и внимательной, чтобы больше не попадаться ему на пути. Самый простой способ - сиднем сидеть в покоях хозяйки. Но это монна Лукреция не позволит, и потом, с чего бы ей уступать какому-то неотесанному грязнуле-неаполитанцу. Вовек не бывать этому! Больше она так глупо не попадется.
Веселость вернулась и Кьяра продолжила свой путь.
Меркуцио не мог, не умел долго пребывать в удрученном состоянии: озлившись на себя, что не смог обеспечить себя оружием, он посетовал сам на себя, пригрозил сам себе, что с кочергой такому простофиле впору учиться, и поделом будет … А потом он простил себя и пошел потихоньку к герцогским покоям. Так бы и шел, под ноги особо не глядя, пока не наступил на подозрительно знакомый листок бумаги, вчетверо сложенный. Меркуцио присел над ним, развернул, прочел-убедился и вновь в рукав себе засунул. И лежал сей предмет совсем недалеко от дверей хозяйских, должно быть, мессер Энцо, человек, безусловно занятой, а потому несколько рассеянный, уронил, да не заметил – надо отдать ему. Он поднялся, подумав, что следует, верно, до кухни дойти, там учитель может быть, но тут увидел Пантисилею.
- Мадонна? – Улыбка порхнула к ней, едва взглянул и окликнул. – Вот приятная встреча!
Хоть и одной семье служили, но не так-то уж часто видел ее в одиночестве, без товарок и других приближенных дам мадонны Лукреции. Иной раз и не подойти, не заговорить без дела. Так что - радость нечаянная…
- Так вот ты где ходишь! - одарив Меркуцио неслабым подзатыльником, посланник Густаво зыркнул на Пантисилею.
Вертихвостка, вертихвостка и есть! Справедливости ради, на дурного с лица Симона ни одна девушка не смотрела, от этого бедолага исходил желчью и с тайным удовольствием мелко пакостил счастливым парочкам. Пусть знают!
Новый же слуга герцога Пезаро представлял удобную мишень - вроде бы незлобливый, над таким и поглумиться можно от души и без опаски. А вот девица бойкая. У-у-у-у, ишь, смотрит, блудница вавилонская. Как и ее госпожа...
Но о том даже и думать неблагоразумно; стены имеют уши, а ну как и мысли услышат?
- Ищут тебя! - Симон еще раз грубовато ткнул Меркуцио в бок. - А ты тут прохлаждаешься, словно тебе делать нечего.
Январский сквозняк не располагал, но как иначе скажешь нерадивому?
- Иди уже, пока мессер Густаво шею не намылил!
И довольный тем, что день прожит не зря, мужчина отправился восвояси.
Вы здесь » Яд и кинжал » Regnum terrenum. Si vis pacem, para bellum » Вовеки не пленюсь красавицей иной. 10.01.1495. Рим